Борис и Глеб - Андрей Ранчин

Из того, что Борис и Глеб, скорее всего, знали об истории гибели Вячеслава и о его почитании в Чехии, конечно, не следует, что они «делали жизнь» с чешского князя. Нет сведений, что они предавались аскезе наподобие монашеской или стремились уйти от мира, став чернецами. Если бы до агиографов дошли хотя бы глухие отголоски таких намерений и деяний, они не преминули бы об этом написать. Сложно представить себе, чтобы братья задолго до смерти примеряли к себе участь и выбор Вячеслава: для этого требовалась исключительная прозорливость. Нестор в «Чтении…» сообщает, что Святополк давно горел желанием убить Бориса и что Владимир знал об этом и сохранил любимого сына от гибели, но это, скорее всего, не более чем топос, «общее место», характерное для житийной поэтики. (Так, и в «Легенде Никольского» сообщается о давней злобе Болеслава против Вячеслава.) И тем не менее братья могли размышлять о насильственной смерти, даже не догадываясь об имени будущего убийцы. Совсем недавняя, еще горячая дохристианская история Руси напоминала об этом: жертвами междоусобиц были их дядья Олег и Ярополк, а губителем Ярополка — родной отец Владимир. По мере старения Владимира и особенно после его вероятного решения передать верховную власть Борису трагическая развязка становилась всё более вероятной.

Жития являли примеры отвержения земных благ и власти для спасения души, высокие образцы «вольной жертвы» во имя Христа, сораспятия с Ним. Братья читали Священное Писание и слышали его фрагменты, произносимые священнослужителями на богослужении. Примеры христианской доброты и милосердия они видели перед собой: это были добрые дела их отца. О милостыне, творимой Владимиром, упоминает «Повесть временных лет» под 996 годом: князь кормил сирых и убогих, велел находить несчастных на улицах Киева и питать их, для чего по улицам ездили телеги, нагруженные едой и напитками. Подтверждает милосердие и нищелюбие князя и Титмар Мерзебургский, несмотря на свою нерасположенность к Владимиру[73]. Добродеяния отца Бориса и Глеба восходят к Нагорной проповеди Иисуса Христа, изрекшего: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5: 7).

«Как мы знаем, Владимир Святой был пионером в этой области, как и во многих других. Даже допуская то, что летописец и биограф преувеличивает христианское усердие князя-неофита, нам следует признать, что именно он положил основание институту общественного милосердия в Киевской Руси. По крайней мере некоторые из его наследников последовали его примеру, и раздача пищи бедным стала неотъемлемой чертой любого важного государственного и религиозного праздника, даже если это и не было продолжительным. В качестве примера, по случаю переноса мощей князей-мучеников Бориса и Глеба (1072 г.) больных и бедных кормили на протяжении трех дней. В 1154 г. князь Ростислав Киевский раздал всё наследство своего дяди, которое последний завещал ему, церквям и бедным людям», — писал Г.В. Вернадский.

Нищелюбие было одной из добродетелей, предписываемых христианскому правителю. Особенным нищелюбием отличался чешский князь Вячеслав, причем крайние формы, которые принимало это нищелюбие, вызывали недовольство вельмож, настраивавших против князя его брата Болеслава: в одном из житий, латинской «Легенде Лаврентия», говорится, что Вячеслав «перестал устраивать, как его отец, пиры для вельмож, предпочитая раздавать эти средства бедным. Жалуясь Болеславу, что его брат ведет жизнь не правителя, а монаха, “мужи” выражали возмущение тем, что князь сажает за свой стол не их, а каких-то людишек из низших слоев, — пишет историк Б.Н. Флоря. — Они призывали Болеслава действовать быстрее, пока брат не раздал всю казну своего отца. После устранения того, кто своим поведением позорит род отцов и дедов, на стол взойдет Болеслав, известный своей смелостью в бою и умением найти выход из любой ситуации. Очевидно, что недовольство “мужей”, согласно этому рассказу, вызывали не столько аскетические подвиги “монаха на троне”, сколько его забота о бедных в ущерб интересам дружины. Разумеется, на основании этих данных нельзя утверждать, что подобный конфликт между князем Вацлавом и его “мужами” имел место в действительности, но очевидно, что чешский клир отдавал себе отчет, что провозглашенный им идеал правителя — покровителя и защитника бедных и убогих — находился в противоречии с традиционным миром ценностей, характерным для дружинной среды».

Владимир до таких «крайностей» не доходил. Для знатных и высокопоставленных Владимир устраивал щедрые пиры: « Каждое воскресенье решил он на дворе своем в гриднице устраивать пир, чтобы приходить туда боярам, и гридям, и сотским, и десятским, и лучшим мужам — и при князе и без князя. Бывало там множество мяса — говядины и дичины, — было все в изобилии. Когда же, бывало, подольются, то начнут роптать на князя, говоря: “Горе головам нашим: дал он нам есть деревянными ложками, а не серебряными”. Услышав это, Владимир повелел исковать серебряные ложки, сказав так: “Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра”. Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве страны, и о войне, и о законах страны ».

Эти деяния Владимира, по-видимому, отражают реальность. При этом, как полагает М.Б. Свердлов, «“щедрость” и “милостыня” в системе христианских духовных ценностей усваивались наиболее легко Владимиром, как и другими неофитами, в переосмысленном продолжении и развитии предшествующей социальной практики языческого периода — раздач, пожалований, пиров. Поэтому известия о щедрых милостынях Владимира, видимо, адекватно отражали действительность, тогда как сообщения о пирах Владимира свидетельствовали о продолжении во время его княжения социальной и сакральной функции пиров, которые в виде коллективного потребления пищи становились одной из форм престижного материального вознаграждения за службу и укрепления межличностных связей, что выразилось в традиции называть коллективные пиры братчиной, а чашу, которая шла по кругу с хмельным напитком, — братиной».[74] Дохристианская основа этой пиршественной щедрости в отношении дружинников заключена в представлении, что богатство должно тратиться для обеспечения дружинников князем, оно — материальное выражение отношений дружбы-службы, «верности»[75].