Mayday. Я влюбляюсь - Катя Саммер

Напряжение нарастало, сердце Ники уже колотилось как бешеное.

– Ты мой сон наяву, перед которым не устоять.

Она хотела заставить Алика замолчать, потому что все это было невыносимо прекрасно. Пружина растянулась до предела.

– Вера, я…

Сопротивление перестало существовать. Пружина со скоростью света неслась обратно.

Ника нашла губы Алика, заглушая следующие слова. Горячие губы, такие мягкие и сладкие. Она чуть не задохнулась от удовольствия, поцеловав мужчину. Руки утонули в его волосах, сбившихся в пружинки от жара. Они застонали одновременно и громко.

– Я так хочу тебя, Алик, – пробормотала Ника, когда язык Белозерова переместился на шею.

Он вытворял нечто сумасшедшее, вырисовывая шедевры на ее ключицах. А услышав волшебные слова, прикусил плечо. Девушка от неожиданности вскрикнула и замерла, глядя на парня сверху вниз. Блики от фонарей как раз слегка освещали его глаза – блестящие, бездонные и как будто счастливые.

– А я так хотел услышать это.

Все полетело к чертям. В жгучий ад. На самое горячее греховное дно. Ника сама потянула тонкую ночную наверх. Алик правой рукой помог ей в два счета избавиться от нижнего белья. Ника нырнула нетерпеливыми пальцами под резинку боксеров, вырывая из легких Белозерова глухое рычание.

– Вера.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Он замер, удерживая ее над собой. Уже готовый взлететь.

– Я на таблетках, – прошептала Ника, падая в пропасть.

– Боже.

Ночь взорвалась красками, когда они оба отпустили себя, вручили друг другу. Желанные стоны, вибрирующее дыхание, крепкие звучные поцелуи – все смешалось в квартире Орловой. Их движения повторяли и продолжали одно другое. Губы стреляли на поражение. Языки жалили. Тела горели пожаром.

– Алик!

Он целовал ее грудь, шею, скулы. Ника взвизгнула, выгибаясь, когда его зубы сомкнулись на мочке уха. Она была так податлива, так ему подходила, как будто создана для него. Он млел. А Ника отвечала, терялась в ощущениях, не успевала за вездесущим Аликом, но отвечала – обнимала, целовала, прижимала. Все это слишком походило на фантазию.

Вскоре размеренный, сводящий с ума ритм сорвался на бег. Стало острее, громче, хлестче. Алик легко потянул девушку за волосы вниз, дорвавшись до мягкой груди. Он дразнил ее. И первый ураган обрушился на Нику, фигурно выгибая ее спину. А следом взорвался и его психокосмос, ослепив тысячей комет.

Они просидели, крепко обнявшись, несколько минут. С закрытыми глазами, улыбаясь, тяжело дыша. Пока наконец Ника не двинулась, чем заслужила недовольное хрип Алика.

– Ванная, таблетки от температуры, спать, – тихо произнесла девушка, зарываясь носом в его волосы и вдыхая терпкий аромат его одеколона.

Белозеров молчал.

– Эй, ну отпусти меня, – захихикала Ника.

И это был такой искренний и непринужденный смех, как в детстве, что Алик ослабил хватку. Пытался поверить в то, что случилось. Его Вера – а теперь она была его, никаких сомнений. Осталось только ей об этом узнать.

– Две минуты, потом спускаю поисковых собак, – пробурчал Белозеров, полностью размыкая руки.

– Боюсь-боюсь, – кокетливо пропела Ника, уже ускользая в темноту.

А Алик, зависший с дурацкой улыбкой во весь рот, упал обратно на подушку, осознавая, что остался без сил, и быстро провалился в сон.

Навязчивый мотив выдернул Нику из тягучего сна, сладкого, как сахарная вата – такая розовая из детства. Девушка широко зевнула, не спеша просыпаться. Детство. Алик. Ночь. Ряд ассоциаций заставил Нику распахнуть глаза. Она натянулась, как струна, замерла. И только почувствовав вес Белозерова, переплетенные с ним ноги и ровное дыхание на шее, шумно выпустила воздух из легких. Значит, не сон. Правда.

Боже.

Громкая мелодия снова растеклась по комнате, Орлова повернулась и наконец обратила внимание на надрывающийся у телевизора айфон. Вроде и потянулась к нему, но Алик так мило засопел ей в плечо и крепче сжал в объятиях, что остановилась. И пролежала, разглядывая Белозерова, еще десять минут.

Когда песня про «плохого парня»* начала орать в третий раз, а теперь в тишине зала этот звук показался слишком звонким и лишним, Ника все же аккуратно выскользнула из кровати и ответила, не глядя на экран.

– Орлу-у-уш, я пыталась, прости-и-и.

Плач на другом конце обрушился на счастливую девушку ведром ледяной воды. Она убрала телефон от уха, чтобы проверить догадку: ага, Ирка, коллега «по цеху», что изменяла мужу с молодым пилотом.

– Привет, что случилось? – уже в коридоре, прикрыв за собой дверь, спросила Ника.

– Меня огра-абили! Нап-пали, – заикалась и давила слезы Холодова. – Я в больнице, Никусь. Тебе придется лететь.

Твою мать.

Орлова едва не выругалась вслух. В круговороте событий напрочь забыла о резерве. Должна же была сегодня страховать рейсы от таких вот происшествий. С Аликом все вылетело из головы. Хорошо, что вчера еще выпила немного.

– Прости-и-и, Ник, знаю, как ты выручала, все помню! Но у меня, видимо, сотрясение, – затараторила Ира, по-своему восприняв молчание Орловой. – Я хотела лететь! Собиралась! Но потеряла сознание в полиции, и меня привезли по скорой. Как же так! Этот урод украл цепочку, которую мне Миша подарил, представляешь? Что же я буду без нее делать.

И почему Ника не удивлялась, что Холодову в большей степени интересовали не ее дети, а пропавший презент от любовника?

– Успокойся, Ир. В ЦУП** звонила?

– Нет еще, я с-собира-алась.

– Понятно. Лечись давай. Только в ЦУП сообщи сама, у меня сумка не собрана, хоть документы покидаю быстро. Что за рейс, кстати?

– Анталия разворотная. В три. Ник, прости-и.

– Ага, выздоравливай. Пока.

Ника, не теряя ни секунды, схватила рабочую сумку, сложила в нее постиранный фартук, светоотражающий жилет. Просмотрела документы, закинула сменную обувь. Зависла с поисками пропуска, но вскоре обнаружила его на тумбе в коридоре. Не стала заморачиваться с вопросом, как он там оказался, спрятала в карман пальто. Посмотрела на время: пять минут первого. До явки час, а ехать в аэропорт сорок минут. Позвонила в ЦУП, чтобы вызвали ей через полчаса такси. Слегка опаздывала, но это была не ее вина.