Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

III.

Лежа на дрожащем полу, санитар огляделся, пошевелил пальцами крепко связанных отекших рук. Взор с потолка переместился к просветлевшему окну, через стекло которого пробивался поздний рассвет.

«Похоже, всю ночь ехали, — прикинул он, — километров за сто, пожалуй, отмахали. И, если судить по тряской дороге, все дальше уходим в сопки». Там стеной еловые леса, куда зимой в поисках добычи забредают лишь одинокие охотники, да летом, хоронясь от властей, промышляют рисковые золотодобытчики. Два лагеря, построенных еще в тридцатых для политзаключенных по 58-й, огни которых когда-то волчьими глазами тревожно светили в глухой тайге, уж лет двадцать, как ликвидировали за ненадобностью. Тогда же завалили деревьями и камнем глубокую шахту, в которой оказалось слишком мало угля. Помнится, он тоже был среди тех последних зеков, что валили лес вокруг шахты. А раз нет угля, к чему заключенные, — решили наверху в Москве…

Один из троицы, высокий усатый мужик, по-видимому старший, подошел к Савельеву. Носок унты кувалдой уперся в бок санитара.

— Хватит дрыхнуть, старый, и для тебя есть работа. Так что просыпайся, трезвей. Взрежешь Михея, достанешь из груди заряд. А как бабки получишь, вали на все четыре стороны. Нам лишней крови не надо, и подругу с собой захватишь. Лыжи и продукты дадим…

— У, курва, — разомкнув спекшиеся губы, прохрипел Савельев. — Уж лучше убейте сразу, а с ней пути-дороженьки разошлись навсегда. Как в море баржи с зеками, — для пущей убедительности добавил он.

— Это уж твое дело, Бегунок. Хотя, думаю, пара бутылок вновь вас сделает корешами. — Невысокий бритоголовый качок вылил ему на лицо ушат ледяной воды. — Вот тебе туалет, давай освобожу руки и берись за работу.

Его развязали, напоили крепким, как чифир, чаем. Савельев достал из слесарного ящика инструменты, помедлив, подошел к столу, на котором лежал Михеев. Сдернув покрывало с убитого, примерившись, он ржавым, но отменно заточенным реберным ножом резким движением рассек кожу на груди. Под кожей, размозжив ребра, зияли огнестрельные раны, но крови почти не было. Мешал лишь толстый слой желтоватого жира. Привычно убирая его в сторону, санитар ворчал, думая про себя: «Ишь, разъелся Михей на золотишке да халявных харчах. Ведь вместе в зоне сидели, и хоть бы раз подкинул на бутылку. Что ж, псу и собачья смерть…»

Неожиданно его пальцы уперлись во что-то острое, разрезанную перчатку залила кровь.

— Что ж не сказали, что стреляли через окно! — зажимая руку, выкрикнул Савельев. — Вот они стекла, осколками в ранах-то торчат! Знал бы обошел, поостерегся.

— Кончай ныть, Бегунок, аль крови не видал? Меняй перчатку и продолжай, — приказали ему.

Обернув раненый палец обрывком старого халата, Савельев тем же ножом с хрустом вскрыл грудную клетку. Вычерпав не менее двух литров крови, скопившейся у размозженных сердца и легких, он обнаружил заряд — две тяжелые свинцовые пули, с разорванным в клочья пластмассовым контейнером.

— Что и следовало ожидать. — Старший, подождав, пока санитар отмыл пули, смахнул их в полиэтиленовый пакет. Затем он протянул ему сложенный в несколько слоев бинт. — Промокни его, для сравнения нужен образец крови Михея.

— Калашей выделили целых три ствола, шеф, а киллер избрал шестнадцатый охотничий калибр, — перебив начальство, удивленно вмешался бандит, стоявший за спиной санитара.

— Тут, как в футболе, важен результат, Гоша. Хозяин барин, а привычка вторая натура. Наше дело — заряд, вещественные следы и кровь в Москву переправить. Там разберутся, что к чему. Но согласен, с такими пулями только на кабанов да лосей ходить.

— Разве сам Михей не был крупным зверем, начальник? — услужливо подал голос Савельев. — Что в лагерях, что на свободе всю жизнь в «авторитетах» проходил.

— Поговори еще, — оборвали его. — Дело сделал, давай-ка на улицу. Проссысь, старый, и трогаем в обратный путь.

IV.

Зажимая раненую руку, из которой продолжала сочиться кровь, санитар вышел из морга. Зачерпнув здоровой ладонью, чистый свежевыпавший снег и протерев лицо, огляделся вокруг. Метель стихла. Из-за сопок с сосняком, сквозь клочья разлетевшихся облаков, пробивались лучи холодного сизого солнца.

«Далековато заехали, — прикинул санитар, ослабив ремень великоватых ватных брюк. — Тут нас вряд ли найдут, разве что с неба засечь могут…»

Помочившись, он с облегчением обернулся, как вдруг за белыми торосами разглядел широкий проем, полузаваленный припорошенными снегом деревьями. По обе стороны от него, там и сям беспорядочно клонились к земле одинокие черные столбы с обрывками колючей проволоки. Савельев без труда сразу узнал самый дальний по всей округе, бывший строгорежимный лагерь, из которого когда-то пытался бежать.

«Зона, зона и есть, — отрешенно подумал он. — Она, как сорняк в огороде: вырываешь, выдираешь, казалось бы, все, нет его, а он затаился, притих и по новой прорастает. Вот и встретились, теперь уж в последний раз. И, как Михееву, никуда мне отсюда не уйти, назад пути не будет».

Старый опытный зек словно в воду глядел. Минутой спустя, он вместе с двумя бандитами и Танькой уже нес на носилках убитого Михеева к заброшенной шахте. Так с носилками его и сбросили вниз, наспех прикрыв зияющее отверстие густым лапчатым ельником.

— А теперь, Бегунок, и ты давай руки. — Бычковатый качок крепко перехватил его запястья жесткой веревкой. Другую, поспешно обмотав вокруг ног, привязал к торчащему бревну. — Посторожи тут Михея и выпей на прощание.

Он сунул в рот санитара горлышко бутылки со спиртом. Уже поняв, что вот так его тут и оставят, Савельев судорожно сделал несколько больших глотков. Лишь задохнувшись от нехватки воздуха, ощутив накатившую теплоту с тянущей резью в желудке, он разжал схваченные морозом, примерзающие к стеклу губы.

Буквально в то же мгновенье из-за сопок показался вертолет. По плавной дуге он начал снижение, но еще до этого бандиты, облив бензином морг, подожгли его. Высокий столб пламени, раздуваемый стелющимся низовым ветром, рвался к небу. Наблюдая за белой, замаскированной под цвет пространства, увеличивающейся на глазах «стрекозой», прилетевшей за ними, бандиты проморгали, как Танька ринулась к связанному Савельеву. Припрятанным секционным ножом, тем же, которым тот вскрывал Михеева, она полоснула по бечевке, стягивающей ноги, успела перерезать и путы на руках.

— Бежим, Таняха-а-а! — Освобожденный Савельев, выхватив у нее нож, яростно потряс им над головой. Схватив раненой рукой женщину за потную ладонь, он, возбужденный происходящим и спиртом, адреналином, рванувшимся в кровь, устремился к зияющему пролому.

Словно оправдывая резвое прозвище, в несколько сильных рывков Бегунок, таща за собой и свою спасительницу, одолел по рыхлому снегу пространство в несколько десятков метров до зева шахты. В реве моторов садящегося вертолета он не слышал треска автоматных очередей, но вдруг почувствовал, что тело Татьяны странно обмякло. Инстинктивно выпустив ее ослабевшую руку, Бегунок увидел прямо перед собой увеличивающуюся на глазах черную дыру в никуда и без колебаний шагнул в нее.