Трясина (не) равнодушия, или Суррогат божества - Владимир Шеин

— Ну и что? — всё ещё не понимала Кристина.

— А то, когда следователь передаёт эти конверты эксперту для проведения экспертизы, тот по понятным причинам вынужден эти конверты вскрыть, а после окончания исследования, вновь запаковать образцы в конверты. Как правило, он помещает их в те же самые конверты, в которых они поступили. Но при этом он ставит свою подпись на них и свою печать. Это позволяет проследить путь вещественных доказательств и исключает возможность допуска к ним посторонних лиц. В нашем случае эксперт дал заключение лишь по шести дактилоплёнкам, которые были помещены в шесть конвертов. Вскрыл он больше — 23, и опечатал он тоже 23 упаковки.

— То есть он изучал больше образцов, чем отразил в исследовании? — вмешался Плотников.

— Да. Но не это главное. Он не исследовал все образцы. И нам необходимо узнать почему. Я пытался поговорить с Гофманом, но он не захотел сообщить мне причины нестыковок по количеству образцов, поэтому я и заявил об этих фактах сегодня в суде. Вы, Владимир Владимирович, значения моим словам не придали при нашей последней встрече, поэтому я был вынужден действовать несколько вразрез с вами, а может и вопреки вам.

— Вячеслав, — тут уже влезла Фёдорова, — получается эксперт смошенничал? Моего сына подставили?

— Может да, а может и нет. Кристина, поймите, эксперт тот же человек. Ему, как и любому из нас присущи и лень, и…..

— Здесь вам следовало бы сравнить его с собой. — перебил меня Плотников.

— Возможно. — спокойно отреагировал я. — Но речь не о том. Вероятных причин такого поведения Гофмана множество, посмотрим, как он будет отвечать на наши вопросы.

— Что это даёт моему сыну? — вновь влезла Фёдорова.

— Вашему пасынку, извините, — увидев уничтожающий взгляд Кристины, я поправился, — сыну даёт многое. Эксперт исследовал не все образцы, значит это необходимо сделать. Более чем вероятно, будут обнаружены пальцы иных людей, не только вашего сына. Тогда он перестаёт быть единственным подозреваемым, что предоставляет нам широкое поле деятельности.

— Это же здорово! — мачеха, называющая себя матерью, горела оптимизмом. — Что мы будем делать в связи с отказом суда провести генетическую экспертизу?

— Этот вопрос следует задать не мне, а уважаемому Владимиру Владимировичу. Я против её проведения.

— Почему против? — сразу же отреагировала Фёдорова.

— Мне, кстати, тоже интересно. — поддержал её Плотников.

— Потому что её результаты предсказать невозможно. Представьте, что на одежде Степана кровь именно убитого Костомарова. Такое заключение не оспоришь. Все сомнения необходимо толковать в пользу нашего клиента. Сейчас эти сомнения есть.

— Я уверена, что такого быть не может. Степан не убивал.

— Возможно, не убивал. Ни вы, и ни я на месте не были, при убийстве не присутствовали. Пока мы не знаем, где он находился в то время, когда убивали Костомарова. Я против необоснованного риска.

— А я доверяю клиенту и уверен в том, что крови убитого на его одежде быть не может.

— Если бы я доверял каждому слову своих клиентов, то не выиграл бы ни одного дела. Я не встречал ещё ни одного из них, кто бы не обманывал меня. Все лгут.

— Вы не верите моему сыну?! — вскинулась Фёдорова.

— Я никому не верю, вашему сыну тоже. Нам с вами нужна не вера, а факты. Их пока недостаточно. Не забывайте, эта ваша пустая вера уже привела к обвинительному приговору.

— Сложный вы человек. — вздохнула она.

— Не сложнее других. Итак, я ответил на все ваши вопросы? — я посмотрел на обоих.

— Да. Вячеслав, я настаиваю, чтобы вы действовали в связке с Владимиром Владимировичем.

— Мы так и работаем. — спокойно ответил я.

— И будем продолжать работать. — с нажимом произнёс Плотников.

— Хорошо. — Кристина поставила точку в нашей беседе.

29 июля 2019 года, кабинет следователя Семёнова О.А.

Часы, стоявшие на рабочем столе следователя, показывали уже 18.23, но это не свидетельствовало, что его рабочий день закончен. Олег Александрович, как и всегда, задерживался. Сегодня для этого была причина. С утра позвонил оперуполномоченный Фирсов и сообщил, что в деле по убийству Костомарова наметился сдвиг. Эти слова погрузили Олега Александровича в глубокие раздумья, подумать было над чем.

Семёнов давно знал старого опера, не любил его и не уважал, знал об его склонности к стяжательству. Фирсов в его понимании являлся примером того, каким сотрудник правоохранительных органов быть не может. Чувства, которые Олег Александрович испытывал к нему, описать сложно, там были и презрение, и ненависть, и брезгливость — всё вместе. Лишь одно полезное свойство было у старого опера — он был умён, что позволяло ему брать взятки и не быть пойманным. Об этом знали все. Осведомлённость о грехах Фирсова исключало даже гипотетическую возможность довериться ему. Если же Егор Юрьевич направлял свою изобретательность на раскрытие преступлений, то это приносило замечательные результаты. Проблема заключалась в том, что никто не знал, какие цели преследует Фирсов, раскрывая новое правонарушение и действительно ли выявленный подозреваемый является таковым. Фирсов должен был подойти к 19 часам, а Семёнов так и не определился, как себя с ним вести и насколько ему можно верить.

Раньше, когда Егор Юрьевич сидел в своём отделе по борьбе с экономическими преступлениями, его интересы прослеживались очень чётко. Семёнов с ним тогда не то, что на встречался, но даже разговаривал очень редко. Когда же Фирсова перевели в отдел по борьбе с преступлениями против личности, и он стал заниматься раскрытием убийств их дорожки стали пересекаться. Олег Александрович никак не мог найти причин тому факту, что Фирсов всё ещё работал. Какой может быть коммерческий интерес в таких делах? Но старый опер упорно продолжал занимать свою должность, и даже работал или очень хорошо создавал видимость работы. Верить или не верить? Вопрос шекспировского толка, только судьба реального человека на кону. Фёдоров Степан? Чем он мог заинтересовать Фирсова? Или перебежать ему дорожку? Отказался платить? За что? Вопросы всплывали в голове Семёнова со скоростью пулемётной очереди, а ответа ни одного. Так и не определившись, следователь налил себе кофе и углубился в изучение уголовного дела, чтобы освежить в памяти имеющиеся факты, вернее обновить перечень отсутствующих фактов.

Фирсов точно в назначенное время вошёл в кабинет следователя, конечно, без стука, была у него такая привычка. Оба кивнули друг другу, обмен рукопожатиями между ними был невозможен: один знал, что протянутую руку жать не будет, второй — что рукопожатия не дождётся. Усевшись на стул так, чтобы от Семёнова его отделял письменный стол, Егор Юрьевич начал:

— Олег Александрович, появилась хорошая зацепка в деле Костомарова.

— Какая же?