Гости съезжались на дачу - Наталья Нестерова

Наконец сели.

– Что вы делаете?! – завопил Ангел.

Галя и Харя открывали привезенные ими бутылки коньяка.

– Надо водку! Я еще неделю назад весь морозильник забил.

И снова побежал в дом.

Наконец разлили.

– Хрен! – Ангел не дал сказать тост Гале. – Я сделал чумовой хрен. Молол и плакал, обливался слезами. Сейчас принесу.

– Сядь! – хором гаркнули Галя и Харя.

– И скатёрочку не подстелили, – продолжал Ангел. – Не культурно. Я быстренько.

– Изверг, дай выпить! Харя, держи его! Так! Быстро! За нас! Поехали! – скомандовал Галя.

Чокнулись, выпили. Ангел пригасил активность, жевал бутерброд с салом и мямлил, что забыл ложки для салатов, опять-таки скатёрочка. Катя про скатёрочку три раза напомнила. Ему ответили, что вилками достанут, а скатёрочка после третьей.

После второй Харя уставился мимо их голов на дорожку от калитки. Ангел и Галя оглянулись. По дорожке шла девушка. В джинсах и свободной расстегнутой рубашке навыпуск с закатанными рукавами. Под рубашкой была майка с какой-то надписью на английском. Девушка была красивой и стройной, хотелось прочитать, что у нее там, на высокой груди написано.

– Дунечка! Здравствуй! – приветствовал ее Ангел.

– Добрый день! Простите, я, кажется, не вовремя.

Она увидела гостей, смущенно улыбнулась, задержалась взглядом на Харе. Взгляд почему-то был слегка испуганным.

– Присаживайся, – гостеприимно пригласил Ангел. – Выпьешь с нами? Мои друзья. Выдающиеся люди. Но едят без скатёрочки, как бомжи.

– Спасибо! Я на минутку. Хотела спросить, не возьмете ли яблоки? Их столько! Не знаю, что делать. Жалко выбрасывать.

– Беру! – махнул рукой Ангел. – Сейчас по третьей, и берем.

– Захватите тачку, или две тачки, или три. Всего доброго!

Она повернулась и пошла к калитке, напоследок бросив на Харю быстрый и снова испуганный взгляд.

«Не придут, – думала на обратном пути Дуня. – Будут выпивать и забудут». Урожай яблок был рекордным. Следующие два-три года яблони будут отдыхать. В урожайные годы бабушка и мама сушили яблоки и складывали их в наволочки, как-то насушили пять наволочек. Яблоки чистили от кожуры, специальным ножиком с круглым кончиком вырезали сердцевину, потом шинковали, получались как баранки – вкусные, мягкие, пахнущие летом. Читаешь книгу и ешь яблоки – сладкое воспоминание детства. У Дуни нет времени чистить яблоки, сушить на печи, проверяя степень готовности, чтоб не пересохли – не угрызть, и не испортились – недосушенные. Варенья, компоты ей, одной-то, тоже ни к чему.

Со Степаном они еще не разъехались, но уже разошлись. Он не оставлял попыток вернуть Дуню. Даже смилостивился: если Дуня хочет ребенка, пусть рожает. Она чуть не ляпнула: «От тебя не хочу». Уже заговорила, на ходу перестроила ответ: «От тебя я хочу единственного: оставь меня в покое». Совершенно правильно говорил Виктор Сергеевич, что легких и простых разводов не бывает. Только не уточнял, что львиная доля страданий достается одному из бывших супругов. Казалось бы, страдающая сторона – Степан, коль Дуня инициатор разрыва. Однако Степан не выглядел несчастным. Подумаешь, был один штамп в паспорте, поставили другой. Они просто разошлись по комнатам, по разным постелям. Остальное не изменилось: «Дуня, что у нас на ужин? Дуня, ты постирала белье? Дуня, посмотрим сериал, который хвалят?» Отсутствие секса муж воспринимал как ее временную блажь, проявлял насмешливую снисходительность, от которой Дуню тошнило. Такой понятливый и участливый, а носки ему чистые утром подавай.

Ее брак вроде бы точно подходил к формулировке: любовь была без радости, разлука будет без печали. Но вмешивался вечный проклятый квартирный вопрос. Степан говорил, что ему некуда деваться, не отправляться же в дедову квартиру, которая сдается под хостел, договор еще не закончился, потребуется ремонт и много-много других противных хлопот.

– Что же мне делать? – спрашивала Дуня. – Квартиру снимать?

– Как пожелаешь. Ты это затеяла.

Степан все больше напоминал домашнее животное, еще недавно ласковое и веселое. У животного стали забирать миску и коврик, показывать на дверь. Животное показало зубы и зарычало. Пока еще тихо рычало, но дальше как себя поведет?

Уйти из дома, в котором прожила всю жизнь, снимать квартиру, на которую у нее и денег-то нет, – это какая-то извращенная доброта, проще говоря, бесхребетность. Дуня мысленно строила планы один другого нелепее. Она собирает вещи Степана, отдает их соседке, меняет замок входной двери, сама удирает на несколько дней пожить к подруге. Она ставит Степану ультиматум: не съедешь – вызываю полицию, ты здесь не прописан, ты мне никто и вообще пытался изнасиловать. В первом случае Степан вызовет слесаря, откроет дверь, вернет вещи и заживет как прежде. Во втором случае он найдет общий язык с представителями правопорядка (тоже мужиками), еще и Дуню заставит против себя свидетельствовать. Разве невинный поцелуй руки или в щёчку можно квалифицировать как попытку изнасилования? Тупик. Думала, что обретет свободу, а получила коммуналку с нелицеприятным соседом.

Отпуск Дуня провела в экспедиции на Псковщине. У нее почти закрутился роман с руководителем группы, шестидесятилетним профессором, но к нему приехали немолодая жена и сын – Дунин ровесник. Поэтому, увидев в беседке Кирилла Сергеевича – очень интересного мужчину преклонных лет, Дуня своему интересу к нему испугалась. Настораживающая тенденция: ее «разбудил» Виктор Сергеевич, профессор растормошил, и теперь она станет падкой на каждого смазливого старика?

Дуня прошла до крайнего участка, она знала, что Алла Дмитриевна приехала, утром видела ее проезжающую машину. По двору бегал пятилетний внук Аллы Дмитриевны Матвей, Мотя, и футболил яблоки. Поздоровавшись и кивнув на мальчика, Дуня сказала, что как раз хотела предложить яблоки, но, очевидно, предложение неуместно. Алла Дмитриевна улыбнулась и развела руками: свои не знаем куда девать.

Обычно соседка выглядела на даче как на загородном пикнике: светлые брючки и кофточки, белые кроссовки или открытые босоножки. Траву на участке косил ей дядя Саша. Единственное, чем обустроили дачу новые владельцы – замостили плиткой дорожки от калитки, вокруг дома и площадку перед ним, на которой стояла кованая загородная мебель и вычурный мангал под крышей. На дорожке к уличному туалету, старому, напоминавшему покосившийся скворечник, поверх земли были уложены доски. Алла Дмитриевна шутила, что, собираясь сделать «капитальный ремонт со всеми удобствами», они еще долго будут скакать по досточкам.

Сегодня Алла Дмитриевна никак не походила на леди в нарядах для великосветского барбекю. Испачканные сажей джинсы и футболка с длинными рукавами, голова по-бабьи перевязана косынкой с узлом на затылке. И совсем другая улыбка. Не щедрая, насмешливо-хитрая, задорная, а усталая, через силу.

Алла Дмитриевна жгла бумаги. Почему-то не в мангале, а в старом тазике, вокруг которого стояли раскрытые коробки. Дуне показалось, что в огонь кидаются письма. Зачем жечь письма? Что должно случиться, чтобы уничтожать прошлое, свое или чужое? Спрашивать было неудобно, сразу уйти тоже.