Ради тебя - Катерина Снежинская

— И не удивился бы, откажись вообще общаться.

— Мудрое решение. Жаль, что не додумалась.

— Ты теперь во всём со мной соглашаться станешь?

— Предпочитаешь, чтобы я спорила?

Тиль приподняла зонтик, глянув на кузена.

— Честно говоря, да, — Крайт с силой, обеими ладонями растёр лицо. — Я понимаю, слишком много времени прошло. Я другой, ты другая, всё изменилось, но…

— А вот тут ты ошибаешься. Всё не изменилось — всё умерло. То, что было, просто умерло, нет его. И мне не понятно, зачем ты тратишь на меня своё время.

— Ты же сама просила.

— И это была самая безумная идея, которая за всю жизнь мне в голову пришла! Спишем её на растерянность и женскую истеричность. Послушай, Карт, и я очень прошу, услышь. Мне уже не шестнадцать лет, а тебе не двадцать. Я не просто какая-то там дамочка, а учёный, хоть это и звучит смешно. Пусть меня уважают только чудаковатые метры в чёрных тряпках, но уважают же. Мне деньги платят за мозги, а не потому, что я всего лишь женщина. И, в конце концов, я жена с неплохим стажем.

— Забыла упомянуть, что сумела пробиться в высший свет, — огрызнулся Карт.

— Вот это как раз никакого значения не имеет.

— Зачем ты мне это всё говоришь? Расскажи мужу, с которым у тебя стаж.

— Теперь ты решил меня замужеством попрекнуть?

Злость, и обида, и даже чувство стыда без следа куда-то подевались, зато накрыла усталость и нежелание вообще что-то обсуждать. Бессмысленность этого разговора, да и поездки сюда, в дядину усадьбу, стали кристально ясными, осталось лишь лёгкое недоумение: зачем всё затевать нужно было? Ведь решение-то она давным-давно приняла. Признаться себе боялась, что ли? Только чего бояться? Обычной, спокойной, вполне благоустроенной жизни? Не все рождаются борцами, особенно когда революцию устраивать незачем.

— Теперь ты послушай, — тяжело, будто камни ворочая, подол голос Карт. — Всё совсем не так. В смысле, было всё не так. Я не собираюсь оправдываться. И не потому, что не в чем — дурак и есть дурак. Но я всерьёз думал…

— Карт, сейчас никакого значения не имеет, о чём ты тогда думал, — перебила его Тиль. — Вполне возможно, в этом фарсе со свадьбой замешен дядя. Я даже могу предположить, что он заставил тебя так поступить. Это ничего не меняет, вот сейчас, в данную минуту — ни-че-го. Всё, что я теперь знаю или ещё узнаю про Берри, не имеет никакого значения. Он тот, кто меня воспитал, пытался, как умел, заменить родителей и никогда — слышишь? — никогда не сделал мне плохого.

— Упражняешься во всепрощении? — поинтересовался Карт, разглядывая дали.

— Вовсе нет. Допускаю, что Берри был не самым хорошим человеком, может, и вовсе мерзавцем. Но это мой дядя и я его буду помнить таким, каким хочу! А всё, что он сделал плохого, меня не касается.

— Он тебя откровенно обворовал, — напомнил Крайт.

— Я ничего об этих деньгах не знала и дальше знать не желаю. Между прочим, ты тоже не только свет принёс. Хочешь, чтобы я тебя ненавидеть начала?

— Лучше уж понимать, что тебя ненавидят, чем знать: о тебе попросту забыли, — кривовато усмехнулся Карт.

— Конечно, предпочтительнее, чтобы я страдала по тебе до конца своих дней!

— А можно либо забыть, либо страдать? Другого варианта нет?

— Знаешь что, Карт? — Тиль решительно сложила зонтик. — Уезжай. Прямо сейчас уезжай и никогда больше не возвращайся. Я понятия не имею, чего тебе от меня понадобилось. Может, на наследство нацелился; или решил, будто жениться пора пришла; или захотел поиграть в воскрешение чувств — мне всё равно. Но у тебя ничего не выйдет. Поэтому уезжай.

— А ты вернёшься к господину Арьере? — деловито уточнил кузен

— А я вернусь к мужу, — кивнула Тильда. — Это будет правильно.

— Какое хорошее слово: «правильно», — протянул Крайт.

— Всего доброго, — вежливо попрощалась Тильда и вылезла из коляски.

Правда, проделать это с достоинством у неё не получилось: экипаж был старым, лестничка узкой, а ступеньки довольно высокими. Арьере, конечно, оступилась, подвернув лодыжку и, чтобы не упасть, ей пришлось схватиться за грязное колесо.

— Можно узнать, куда ты собралась? — осведомился сверху Крайт, явно не собирающийся ей помогать.

Собственно, он вообще не шевельнулся.

— Домой, — спокойно ответила Тиль, безуспешно пытаясь стряхнуть с перчатки налипшую глину. — Я прекрасно доберусь пешком, погода чудесная и воздух очень свежий. Бодрит.

— Тиль, последний вопрос, — Карт нагнулся, почти лёг на сиденье, заставив коляску шатнуться, облокотился о поручень, навис над головой Арьере. — А что ты любишь?

— В каком смысле? — опешила Тильда, невольно отступая — неприятно же, когда над тобой висят, хочешь не хочешь, а мерещится, будто вот-вот свалится.

— В самом прямом, — с яростной любезностью пояснил Крайт. — Людей оставим в покое, будем считать, тебе просто не попались достойные, а родственников больше нет. Но ты даже собаки не держишь. На деньги тебе плевать, на тряпки-драгоценности тоже, конфеты никогда не нравились, букеты цветочными трупами называла. Так что ты любишь?

— Науку! — выпалила Тильда первое, что на ум пришло.

— Именно поэтому ты её забросила и занялась убогой практикой? Вправляешь мозги токарным станкам и армейским машинам?

— Я… Мне нужно… Я материал собираю! — почти крикнула Арьере.

От невесть откуда накатившей обиды в груди ужасно тесно стало, не вздохнуть. Переносицу от разом подступивших слёз заломило, глаза тоже. Тиль по-рыбьи глотнула воздуха, придавила ладонью, пытаясь ослабить корсет — не помогло. Но хоть ноги двигались, развернуться удалось, уйти тоже.

Правда, недалеко, она даже до лошади добрести не успела, когда Карт её нагнал, обнял сверху, через плечи, словно в себя укутывая — раньше он всегда так делал.

— Прости меня, — шепнул ей в макушку, — я идиот.

— Отпусти, — только и смогла выдавить Тиль.

— Да ни за что, — припечатал Крайт.

И пожалуй, это резкое, даже властное, слишком уж хозяйское: «Да ни за что» — было самым нужным, что Тильда слышала за… За очень долгое время.

* * *

Почти десять лет назад

После духоты зала ночной морозный воздух показался острым: вдохнёшь — и в горле, в носу сразу становится холодно, колко. Но Тиль это даже понравилось: от выпитого шампанского и танцев немного кружилась голова, а стужа отрезвляла.

Девушка стянула воротник шубки у горла, пряча мигом замёрзшие ладони в мех, запрокинула голову. Тёмное небо, висящее перевёрнутой чашкой над чёрными сучьями деревьев, словно щедро бисером обсыпали. Звёзды тоже казались ледяными, но от холода, наверное, они лишь ярче горели: неправдоподобно большие, цветные — и привычно тускло-золотистые, и серебристые, и синие даже. Луна спряталась за остроугольной крышей Королевской Приёмной, потому подмигивающее звёздным бисером небо солировало, красовалось, демонстрируя себя во всём великолепии.