За гранью - Микаэль Крефельд

– Не брать толстых, не брать черномазых.

– Так как ты об этом узнала?

– Она подошла ко мне и попросила, чтобы я поговорила с тобой.

– Вмешательство в чужие дела никогда не приводит к добру.

– Конечно же. Я вовсе и не хочу вмешиваться; вообще-то, я только слежу за собой и… и выполняю наш договор. Я просто подумала, что тебе стоит быть в курсе. Что, может, ты бы ей помог.

Маша старалась удержать дрожь, но у нее так и тряслись коленки.

Он наклонил голову набок и улыбнулся:

– Конечно же я помогу. Тут принято помогать друг другу. Хорошо, что ты пришла ко мне. Где она сейчас?

– У себя в комнате.

Славрос кивнул Михаилу, тот отложил подарочную бумагу и вышел за дверь. Славрос достал из кармана пачку денег, вынул из нее пару крупных купюр и протянул Маше:

– Вот тебе.

– Я не за этим пришла.

– И я не за это тебе даю. Счастливого Рождества!

Маша поднялась и взяла деньги. Славрос задержал их в руке:

– А у тебя будет для меня подарок?

– Конечно же, – ответила она.

Он отпустил деньги и дал ей забрать их. Затем он расстегнул молнию на брюках. Маша протиснулась вокруг стола и села к нему на колени. Она принялась механически стонать и закачалась вверх и вниз. Вверх и вниз.

«Сочельник 2010 года.

С Рождеством тебя, мама. Вспоминаю тебя. Вспоминаю, как мы вместе встречали Рождество. Ты всегда старалась пораньше вернуться с работы. Припасти для нас вкусное угощение. Торт и все такое. Однажды ты даже елку притащила. Помнится, веток у нее было негусто. Но была у нас своя елка. Свое Рождество. Теперь мне стыдно, какая я была неблагодарная. Ни разу даже не купила тебе подарка. Ни разу не поблагодарила тебя за все, что ты для меня делала. Тогда мне все казалось не то. Недостаточно дорогое. Простишь ли ты меня?

…Я-то думала, Славрос отправит Табиту в больницу. Что, может быть, этим путем она отсюда вырвется. Независимо от того, оставит она ребенка или нет. Что он махнет рукой на нее и на ее долг. Главное, чтобы она молчала. Я подумала, что так будет лучше для всех. А теперь я ничего не знаю. Знаю только, что Славрос ничего просто так не отдаст. Знаю, что он – дьявол.

Табита сейчас у себя в комнате, накачанная наркотиками и отравой. Всякой дрянью, которая убивает. Лулу говорит, чтобы вызвать схватки. Шесть часов промучается, и ребеночек умрет. Появится на свет уже мертворожденным. Кошмар, а не роды. Лулу говорит, что это убийство, что плод в животе у Табиты уже настоящий ребенок. Только совсем еще крохотный. Никто в клубе не знает, какой у него рост. Одни считают – пять сантиметров, другие – двадцать. Но все говорят, что зародыш уже выглядит как настоящий ребенок, с ручками, ножками, пальчиками, что у него уже есть губки, глазки – все, что должно быть. Мне тошно от одной только мысли. Хочется кричать, только валиум и спасает».

«Первый день Рождества… У Табиты кровотечение. Кровь течет и течет. Я не видела ничего, роды, если это можно так назвать, были без меня. Но ребенка уже нет. Видела, как Лулу выносила окровавленные простыни, кровавую туалетную бумагу, окровавленное белье и выбрасывала все в контейнер во дворе. Наверно, у нее, у Табиты, и крови-то почти не осталось. Все жалеют ее. По крайней мере, говорят, что жалеют. Может быть, просто боятся, что сами могут оказаться на ее месте и умереть от кровотечения, как Табита.

Сейчас к Табите зашли Славрос и психопат. Психопата зовут Поуль. Должно быть, Славрос привел его вместо врача. Авось он хоть что-то в этом смыслит. Поуль раньше был санитаром или медбратом – кем-то там около медицины, потом его выгнали с работы за то, что он воровал лекарства. Один раз он был у меня как клиент. Его возбуждает битье и чужая боль. Сейчас он там наслаждается. Бедная Табита! Она лежит при смерти».

«…Второй день Рождества. Рождественские праздники просто золотое дно, никогда столько не зарабатывала за день, даже в клубе, быки снова приходят. Пока семья одаривает друг дружку подарками, они находят время улизнуть из дома и шасть к нам. А мы тут как тут – между панелью и железнодорожными путями. У Табиты остановилось кровотечение. Она все время спит и почти не может ходить. О том, что случилось, не обмолвилась ни словом. Лулу сказала, что Поуль все у нее удалил. Выскреб ее. Мне прямо худо от одного этого слова. Лулу говорит, что Табита теперь вряд ли когда-нибудь сможет забеременеть. Табита молчит, лежит и смотрит в потолок и только глотает желтые таблетки, которые ей дал Поуль. Другие девушки говорят, что она обленилась. Ленивая негритянка. Я знаю, что Славрос ее вышвырнет, это только вопрос времени. Долг Табиты намного увеличился. Герыч. Расходы-то какие! А у Славроса все на учете, вплоть до последней простыни, которую на нее извели. Мой счет выглядит отлично после этой недели. Ждать еще долго, семь-восемь месяцев, но я уже вижу свет в конце туннеля: настанет день, когда вся эта мерзость останется позади. Когда я рассчитаюсь с долгом. Тогда я приеду к тебе, мама. Пока! Летом увидимся… Наверное».

Мелархойден, январь 1980 года

Из темного убежища под рабочим столом Эрик услышал, как отец бегом спускается по лестнице в подвал. Эрик зажмурился, подобрал под себя ноги и затаил дыхание. Он пытался отгородиться от всего мира: отключиться от того, что произошло в ванной. И тут Эрик ощутил, как отец, прямо в резиновых перчатках, хватает его за свитер и вытаскивает из-под стола. Бертиль сорвал с Эрика маску респиратора и отшвырнул на пол.

– Что ты наделал? Что ты там наделал? – закричал Бертиль.

Бертиль тряс его и так сильно бил по щекам, что у Эрика зазвенело в ушах. Эта боль сняла тяжесть с его души.

– Прости меня! Прости! – залепетал Эрик.

Бертиль наконец остановился и без сил рухнул рядом с Эриком на грязный пол. Он всхлипывал, задрав голову к потолку, затем вытер текущий нос. Не глядя, обнял Эрика и прижал к груди.

– Я не нарочно, я не хотел, чтобы она умерла, – сказал Эрик.

– Где была твоя голова?

– Не знаю, – ответил Эрик и теснее прижался к жесткому кожаному переднику отца. – Не знаю… Я только не хотел, чтобы она нас покинула.

– Черт возьми, Эрик! Ты же ее убил.

Эрик заплакал, и Бертиль начал гладить его по голове:

– Как ты мог?

– Я нечаянно…

– Не может быть. Ты, наверное, давно это задумал: иначе откуда шприц?

– Ты сказал, что он опасен.

– Но почему, Эрик? Тут все не сходится.

– Не знаю, папа… Я видел вас в спальне… Ты навалился на нее и держал руками за горло… Я… Я только хотел ее остановить, так же как ты. Неужели ты не понимаешь?

По щекам Бертиля катились слезы.

– Да, наверное… – Он сел на пол и пригладил жидкие волосы. – Но другие вряд ли тебя поймут.