Самая страшная книга 2014 - Алексей Жарков

— Федор?

— Кто же… — Товарищ закашлялся и брызнул изо рта кровью.

— Миних?! Как?! — взревел Николай, позабыв про ужасное состояние, в котором находился его друг.

Федор собрался с силами и стал рассказывать:

— Скрутила губернатора нечистая. Погиб город, мертвых больше, чем живых. Везде они… везде… на столе горят, по реке плывут, головы… крысы жрут, из глаз, и белые… кости повсюду! Миних инквизицию утроил… все грешники, еретики теперь, сущий ад… сущий ад устроил в Петербурге. Хворост… синим горит, a на столбах — люди живьем пылают… стоны кругом! Насилу я уцелел, ушел… но заставы… дороги все, все в заставах. Булавой меня зацепил, ирод окаянный… дюже больно прихватил, скотина. Думал, помер, ан нет! Жив!

Неожиданно Федор вытянул здоровую руку, схватил Николая за грудки и впился в него единственным глазом:

— Бес в него вселился! Бес! Дьявольское отродье. Демон испанский! Повелевает им, душу его забрал, у всех душу забрал, антихрист. Но… люди говорят… — Федор еще сильнее приблизил к себе лицо Николая и, брызгая розовой слюной из пустого рта, продолжил шепотом: — Есть старец за Волховом… да-а-а. Святой! Есть… людей он лечит, Феодосии, жене булочника помог… в обители живет, в Зеленой пустыни… Мартири… Мартириевой. Да! Люди не станут брехать, висельники-то. Без рук когда, не станешь брехать. Святой старец! Праведник… помочь может… отчитать беса…

Федор закашлялся и отпустил бледного Николая. Тот вытер ладонью лицо и оторопело спросил:

— Как звать старика?

— Перед лицом Господа моего… Отпусти грехи мне мои… Да чем же мы тебя так прогневили? Чем? Скажи! За что послал ты нам такое испытание?

Баба, которая вытирала Федору лоб, привстала и тихим голосом обратилась к барину:

— Послать бы за дьяконом…

Николай отшатнулся и испуганно посмотрел на женщину. Затем, словно одумавшись, смерил взглядом старуху и, совладав с собственным языком, сказал:

— Пошли.

* * *

Всю ночь Федор стонал и мучился, а под утро умер. Гроб увезли на телеге в дождь, который не переставал. Превратив дорогу в грязную канаву, он собирался, видимо, сделать то же самое со всем остальным миром. Николай смотрел, как телега месит глину и ползет на холм, увозя одного из его лучших товарищей. Страшную смерть принял Федор, но еще страшнее было то о чем он рассказал. Тяжелые мысли опустились на Полесова и готовы были раздавить его, как старый, нужный сарай.

Невинные шалости, которые, как он думал, помогали доброму Миниху в борьбе с воровством и казнокрадством, на деле обернулись великими страданиями для всего города. От мысли, что виноват в этом именно он, Полесова бросало в жар. У него не получалось даже напиться — вино лишь коверкало движения, но подлейшим образом оставляло разум чистым и ясным. Исполненным множеством скверных мыслей и отвратительного отчаяния. Неспособность изменить прошло врезала во все его члены странные пружины — новые, сверкающие. Движения стали резкими и сумбурным! Непонятная энергия заполнила все его существо и как будто ждала повода, чтобы выйти наружу. Но выйти ей было некуда, и это кромсало сознание Николая на лоскуты. Он не мог найти радости ни в чем: ни в вине, ни во сне, ни в других плотских утехах, которым раньше с превеликим удовольствием предавался. Душа задыхалась, кричала, металась, подталкивала его к какому-то действию, смысл которого он едва ли мог осознать.

Через неделю Полесов не выдержал и отправился вместе с удивленным Макаром в сторону Москвы, за Волхов, искать старца.

До Зеленой пустыни было полторы сотни верст. Зимой на санях или летом на колымаге дорога заняла бы один-два дня. Но на дворе стояла глубокая осень, дождливая и холодная, и великие грязи захватили русские дороги. Только на пятый день, утомленные и измученные бесконечной распутицей, Николай и Макар достигли последней дороги к монастырю. И хоть была она по здешним меркам новая и широкая, беспощадные грязи одолели и ее.

Здесь, уже совсем близко к монастырю, им встретился мужик, который с полубезумной улыбкой шел рядом с пустой телегой. При виде бороды Макара он остановился, отвесил поклон в пояс и перекрестился. Затем попалась на дороге баба, завернутая в черные тряпки с головы до ног, только глаза видны. За ней плелся ребенок, то ли мальчик, то ли девочка, затянутый крестом засаленных тряпок, с глиняными гирями на ногах. И она отвесила поклон нечесаной бороде Макара.

К пустыни подъехали к вечеру, когда и без того темные облака сделались еще темнее, а холодный ветер стих и только иногда тревожил лихими набегами, проникая в самые глубокие складки одежды. Макар поерзал в телеге и нахмурился:

— Приехали, барин.

Стены, окружавшие монашескую обитель, хранили следы недавнего пожара и во многих местах были разрушены. Закопченный кирпич неопрятными осколками вываливался из обожженных прорех. Поверх низких дырявых крыш свечой возносилась к небу каменная колокольня. Невысокий собор с пятью главами стоял рядом, а с других сторон колокольню обступили обычные домики, служившие разным монашеским нуждам. Один из них, примыкавший к разбитой стене, был разрушен, и теперь два худых бревна удерживали его обезглавленный остов, навалившийся на них рваным брандмауэром. Ворот не было, въезд преграждало бревно. По завету преподобного Мартирия в обитель нельзя было верхом. Макара предупредил об этом хромой кузнец с постоялого двора, где они ночевали.

Николай вылез из телеги.

— Погоди тут, — указал он мужику и зашел в обитель.

Сразу за бревном ему встретился низенький, тощий инок с красным перекошенным лицом и жиденькой бородкой. Он шел, пошатываясь, как камыш, едва переставляя ноги.

— Желаю здравствовать, — обратился к нему Николай, но тот даже не повернулся — Мне бы к настоятелю.

— Там он, — выкинув из рясы руку, проскрипел человечек, — за трапезной.

Николай прошел между собором и трапезной а очутился на хозяйственном дворе. Там был устроен навес, наспех сколоченный из свежих и обгоревших бревен. Под ним с одного края аккуратными рядами лежали колотые дрова, а с другого стоял большой стол, за которым сидел архимандрит и вместе с двумя другими монахами разделывал тыкву. Первый монах, выпучив глаза, резал, второй, кривясь, вытаскивал сердцевину, а настоятель с лицом каменным и серым доставал из сырой требухи семена и складывал в небольшой растопыренный мешок. На вытоптанной земле вокруг стола развалились тыквы: приплюснутые белые, вытянутые зеленые, шары в красную прерывистую полоску и огромные рыжие. С одной такой, едва ли не с лошадиную голову, как раз боролся первый монах.

— Желаю всем здравствовать, — сказал Николай. — Простите, что отвлекаю вас от трудов ваших, ищу старца чудотворящего. Люди говорят, в вашу обитель сослан был.

Все трое разом прервали свое занятие, чем вызвали в Николае некоторое замешательство.

— Пошто он тебе нужен? — спросил архимандрит.