Штрихи к портрету: В.И. Ленин – мыслитель, революционер, человек - Владлен Терентьевич Логинов

Самодержавие очень быстро научилось не только защищаться, но и ловить «неуловимые личности», именно их тайные организации стали благодатной почвой для полицейских провокаторов, а главное – даже «успешные» результаты их пресловутого «единоборства» ни в коей мере не приближали Россию к свободе.

Отсутствие ясного понимания путей, ведущих к намеченной цели, неопределенность самой цели, прикрываемая цветистыми и «кровавыми» фразами, проявилась у эсеров и в исходной посылке их тактики – «отдать жизнь революционера за месть негодяю» (который тут же замещался другим негодяем), и в стремлении заставить «людей политически мыслить хотя бы против их воли», и в противопоставлении «единоборства» одиночек революционным выступлениям масс, которые только и могут принести народу свободу [см. Л: 6, 375, 384, 385]. И как раз этому массовому движению, искавшему правильных путей и средств борьбы, эсеровские «поединки» приносили лишь глубочайший вред.

Ленин не раз указывал, что тот, кто ориентируется в политике лишь на сиюминутный результат, чаще всего проигрывает в более отдаленной перспективе. Парадокс эсеровской тактики индивидуального террора заключался в том, что она давала чистый «проигрыш» и в сиюминутных, и в более удаленных масштабах.

Не только потому, что она неизбежно усиливала политическую реакцию, ужесточала репрессивную машину самодержавия.

«Поединки», писал Ленин, поскольку они остаются поединками и не стоят ни в какой связи с массами, «непосредственно вызывают лишь скоропреходящую сенсацию, а посредственно ведут даже к апатии, к пассивному ожиданию следующего поединка» [Л: 6, 384].

Таким образом, тактика индивидуального террора не просвещала, а развращала сознание масс, не сплачивала их на борьбу за сознательно поставленную цель, а дезорганизовывала эту борьбу, порождая «иллюзии, неизбежно оканчивающиеся полным разочарованием» [Л: 6, 385].

И об этом тогда же, в 1902 году, и в последующие годы многократно писал Ленин, заклеймивший эсеровскую рекламу террора как полную идейную беспринципность и безответственный политический авантюризм «людей, свободных от стеснительности твердых социалистических убеждений, от обременительного опыта всех и всяких народных движений!» [Л: 6, 385].

Подобно Марксу и Энгельсу, Ленин считал, что определение конкретных форм борьбы зависит прежде всего от революционного творчества самих масс.

«…Марксизм, – писал он, – отличается от всех примитивных форм социализма тем, что он не связывает движения с какой-либо одной определенной формою борьбы. Он признает самые различные формы борьбы, причем не „выдумывает“ их, а лишь обобщает, организует, придает сознательность тем формам борьбы революционных классов, которые возникают сами собою в ходе движения» [Л: 14, 1].

Попытки «навязывать» массам те или иные средства, «тот или иной „план“ атаки на правительство, сочиненный компанией революционеров», Ленин вообще считал бессмыслицей [Л: 4, 190].

Но это, безусловно, отнюдь не означало, что к проблеме выбора средств борьбы он относился совершенно индифферентно. Это тем более не означало того, что Ленин, как утверждали его политические противники, оценивал любые средства лишь с точки зрения их сиюминутной практической «пользы» и результативности. Возведенную в принцип беспринципность «не важно, как именно получился известный результат, важен самый результат» – он считал характернейшим элементом буржуазной политики. Что касается пролетариата, то вопрос о том – «как именно получился известный результат» – для него совсем не безразличен.

«…Для рабочей массы, – указывал Ленин, – желающей сознательно относиться к политике, это очень важно…» [Л: 14, 266].

В условиях России начала XX века, когда в революционное движение втягивались различные по опыту борьбы и уровню сознания классы и социальные группы, возмущение народных масс, и в особенности крестьянства, нередко выливалось в самые первоначальные формы протеста, в формы стихийного «бунта» – в разрушение зданий и машин, поджоги, потравы и даже специфические формы так называемого деревенского «хулиганства», за которым, как отмечал Ленин, стояли «жгучие, неотомщенные обиды» [Л: 22, 368]. Вот почему, высоко оценивая роль революционного творчества самих масс, Владимир Ильич указывал, что долг партии рабочего класса в том и состоит, чтобы не плестись в хвосте движения, а «активно участвовать в этом процессе выработки приемов и средств борьбы» [Л: 6, 385].

Еще в 1901 году, отмечая рост ненависти «в массах простого народа» по отношению к власть имущим, Ленин писал, что задача революционеров состоит в том, чтобы просвещать эту массу, нести в нее «луч сознания своих прав и веру в свои силы». Только тогда, подчеркивал он,

«оплодотворенная таким сознанием и такой верой, народная ненависть найдет себе выход не в дикой мести, а в борьбе за свободу» [Л: 4, 416].

А возможно ли вообще для революционера выступление против какой-то стихийно возникшей формы массового движения, если она является нецелесообразной? Ленин считал не только возможным – необходимым… Но как?

В 1916 году в ряде мест страны на почве голода и дороговизны произошли стихийные массовые волнения, сопровождавшиеся разгромом продовольственных лавок и избиением лавочников. Как должен отнестись к подобным выступлениям революционер?

Свой ответ на этот вопрос попытался дать один из меньшевистских лидеров Ю. Мартов.

С одной стороны, писал он,

«плоха та революционная партия, которая стала бы спиной к возникающему движению потому, что оно сопровождается стихийными и нецелесообразными эксцессами».

С другой стороны,

«плоха была бы та партия, которая считала бы своим революционным долгом отказаться от борьбы с этими эксцессами, как с выступлениями нецелесообразными»…

В целом же, «вспыхивающие на почве дороговизны и т.п. народные волнения… не могут непосредственно стать источниками того движения, которое составляет нашу задачу». А посему «кокетничанье» с таким движением, а тем более «легкомысленные спекуляции» на нем – «прямо преступны». Остается лишь призывать эти массы «к организованной борьбе», а именно – «к организации кооперативов, к давлению на городские думы в целях таксации цен и к т.п. паллиативам».

Принципиально иной ответ дал Ленин… Революционный социал-демократ, указывал он, в условиях голода и кровавой войны, ежедневно уносящей сотни и тысячи человеческих жизней, должен был обратиться к массе не с призывом к «организации кооперативов»… Он должен был сказать: да, «громить лавочку нецелесообразно», ибо в голоде и войне, которые довели людей до исступления, виноват не этот мелкий лавочник, а виновато правительство.

Так давайте же «направим свою ненависть на правительство», а для этого организуемся, сговоримся с рабочими других городов, «устроимте посерьезнее демонстрацию», обратимся к солдатам и «привлечем к себе часть войска, желающую мира»…

Вот как должен был, по Ленину, действовать настоящий революционер. И через два месяца после публикации этой ленинской статьи именно так действовали в Питере рабочие-большевики, когда в столице на почве голода и всеобщего недовольства войной вспыхнули массовые