Разногласия и борьба или Шестерки, валеты, тузы - Александр Кустарев

сторону. Привалову стало чудиться, что Копытман специально разговор уводит туда, где спросить про его отъезд будет неловко.

Привалов истерзался. До сих пор он Копытману спуску не давал — он мог собою гордиться. И он знал, что Копытман его за это уважает. Но тут произошел срыв. Привалов чувствовал, что между ним и Копытманом возникла запретная тема, которой он касаться не может.

Временами он возмущался. Почему не могу? Собственно, в чем проблема? Захотел и спросил.

Казалось бы, и правда. Но захотеть и спросить никак не получалось, словно кто-то его околдовал. Привалов совсем упал духом.

Однако дойдя до последней стадии упадка и истомившись уже окончательно, он все-таки встрепенулся, как будто душа его почувствовала крайнюю опасность собственного упадка и решила побороться решительным образом. Чего я боюсь, спросил себя Привалов и с грустью должен был себе уже в который раз признаться, что сам не знает, чего боится.

Все, ударил Привалов рукой по столу. Хватит. Что я сам себе голову морочу. Надо Копытмана кончать. Я дотянул до последнего. Надо его спросить. Если за всем этим есть что-то подозрительное, то я договор расторгну. Мораль тут ни при чем. Сам сволочь. Чтоб ты сдох.

С этими словами Привалов слегка дрожащей рукой набрал номер афериста Копытмана. Ответил густой бас, которого раньше Привалов по копытмановскому номеру не слышал. Привалов спросил Копытмана. Его нет, ответил бас. То есть как нет, возмутился Привалов, хотя чего было возмущаться — ну, вышел человек на минуточку. С кем не бывает.

Бас даже засмеялся. Нет значит нет. Он что, обязан быть? Бас так не сказал, но имел в виду.

Ну ладно, примирительно отвечал на это Привалов: нет так нет. И спросил более вежливо, когда Копытман будет обратно.

Никогда не будет, отвечал бас все так же категорически. Помер Копытман.

Привалов так и сел. Господи, сказал он, неизвестно к кому обращаясь. А что, спросил бас, дело было? Поздно, товарищ. Потом бас понизил голос и добавил: ну, вы не очень огорчайтесь, он так и так за границу собирался. А тот свет, знаете, некоторым образом всем заграницам заграница.

Привалов промямлил что-то невразумительное, повесил трубку со всей мыслимой осторожностью смертельно напуганного человека и решил, что самое время теперь прилечь на диванчик.

Привалов прилег, закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Ну, Копытман, сказал он почти вслух, какую свинью подложил. Это была вторая свинья Копытмана. Первую он подложил, зачем-то утаив от меня, что будет съезжать. А теперь так съехал, что я уже никогда не узнаю, что он имел в виду. Вывернулся, подонок. Вот ведь бестия, а? Привалов не любил таких уж крайних жуликов, которые на все были готовы, даже на самые дикие крайности, когда надо было обмануть ближнего и остаться безнаказанным. В любом экстремизме есть что-то неприятное. Всего можно было ожидать, но чтобы Копытман так уж крупно замахнулся, Привалову в голову даже не могло прийти.

Н-да, думал Привалов, лежа на диване и ковыряя в носу, кажется все я предусмотрел с этим проходимцем, так нет же. Хотя был у меня опыт. Тут Привалов наморщил лоб и пожал плечами, символически изображая некоторое сожаление по поводу своей нечаянной, но роковой роли в смерти графини. Был у меня опыт, но я пользы из него не извлек. А ведь Копытман был в солидном возрасте и теоретически покойник, хоть и ерепенился и лез участвовать в конкурентной борьбе за чужое добро. Добро-то он получил, усмехнулся Привалов, то есть как бы победил в борьбе за существование, но вот самого существования по пути лишился. Нанося, выкуси.

Тут Привалов мысленно перекрестился и сказал сам себе: ладно, что уж я так его серебрю. В конце концов, его смерть не только мне ущерб, но и ему самому, пожалуй, хотя он об этом не знает. Но объективно — он пострадал в этом случае даже больше, чем я. Забудем об этом. Письмо Фрадкиным подписано и передано, требовать его назад бессмысленно, пущай пользуются, может, и вправду все будет так, как предвещал Копытман. Ну а не будет, так поглядим. От своей подписи всегда можно отказаться. Если гаишники будут в этом заинтересованы, они и сами попросят меня отказаться и сделают вид, что я ничего не подписывал. Ну, в конце-то концов, подумаешь, заботы. Не расстреляют же, даже не посадят, даже не уволят, ну, наорут раз-другой, что они мне еще сделают?

Привалов совсем успокоился и на следующий день рассказывал одному другу из Института мировой литературы казус с Копытманом даже смеясь. Друг однако этого смеха не поддержал.

Эта история довольно-таки неприятная, сказал он, теребя ус. Ты давно знаешь, что Копытман драпать собирался? Совсем недавно? Ну и другие не намного раньше тебя. А когда Копытман подал заявление? Ты думаешь, вместе со своей семейкой? Как бы не так. Он подал отдельно, а если уж совсем в точности, то и вовсе не подавал. Иначе говоря, подавали на разрешение молодежь-сволодежь, а получили разрешение все, включая старого батька. Смешно?

Выходило и вправду смешно, да только Привалову стало в момент не до смеха. Копытмановская интрига оказалась существенно сложнее, чем Привалов думал, Привалов почувствовал, что на него дохнуло холодным дыханием широко известных в Москве органов. Конечно, всякие бывают стечения обстоятельств. Но история с копытмановским отъездом выглядела прямо-таки сказочно-чудесно, а кто тут организует чудеса и творит сказку, все всегда догадывались. Без леших и домовых тут не обошлось.

Догадка была правильная. Уже на следующий день Привалову было позвонено и сказано явиться.

Привалов явился. Его принял полковник. Полковник глядел на Привалова в упор целую минуту и сразу выложил карты. Товарищ Копытман посылался нами за границу с важным культурно-политическим заданием. Он должен был перехватить у диссидентов архив Свистунова.

Привалов только свистнул в ответ. Пронюхали, значит, сказал он. Ничего не скажешь, работаете как следует.

Полковник поморщился. Это пустяки, сказал он, Это было нетрудно. Трудности возникают теперь, поскольку товарищ Копытман из операции выбыл, а подписанное вами письмо вышло у нас из-под контроля.

Постойте, постойте, заторопился Привалов, а зачем вам нужно было это письмо? Я у Копытмана спрашивал. Он объяснил мне, зачем оно нужно было ему. Но зачем вам это понадобилось, я что-то не пойму. Вы что же, не могли к хозяевам архива послать какого-нибудь Зильберштейна? Или там я уж не знаю кого? Мало ли у вас надежных людей в профессуре? Могли бы и меня послать. Полковник вздохнул. Лет десять назад, пожалуй, мы так бы и сделали. Послали