Ничего личного - Татьяна Корсакова

– …Он уже мертв. Нужна дефибрилляция, адреналин… – Голос пробивался к нему из другой вселенной. Тихий, до отвращения спокойный.

А он не видел никого, кроме Семы. Люди превратились в тени, размытые до акварельной прозрачности силуэты. А потом Андрей вдруг совершенно отчетливо увидел кулак, опустившийся на грудь его единственному вот уже пять минут мертвому другу, и не выдержал – ударил, сбил с ног, отшвырнул подальше от Семы, чтобы не смела, чтобы даже не думала, что можно вот так… не по-человечески, кулаком.

Она упала и затаилась – маленькая коварная тень. А он вернулся к Семе…

– Очнулся… смотрите, он пошевелился!

– Позовите врача!

– На бок его переверните, я читал, что нужно на бок…

Что-то происходило в мире теней, что-то очень важное. Мир менялся, наливался красками, прорастал звуками. Размытые силуэты приобретали четкость, превращались в людей, а его вот уже пять минут мертвый друг со свистом вдыхал и выдыхал воздух и, кажется, даже пытался сесть. Вокруг суетились люди: хлопали по спине, совали валидол и воду, помогали, мешали, галдели как галки. А со стороны пансионата к ним уже бежал толстый мужик в накинутом поверх тенниски и пляжных шортов белом врачебном халате.

Он был энергичный и деятельный – этот толстяк. Он одновременно занимался сразу несколькими делами: слушал многоголосую историю про мяч, щупал Семин пульс, прилаживал манжету тонометра на необъятный Семин бицепс, рылся в своем чемоданчике. Хорошо быть многоруким божеством, когда кто-то другой уже совершил чудо, вернул пациента с того света.

А Сема ничего не понимал, моргал растерянно, вертел башкой да время от времени потирал грудь в том месте, где на его смуглой коже наливался лиловым синяк, и отказывался верить, что целых пять минут болтался где-то между небом и землей. Он обнимал всхлипывающую Марью и бросал на Андрея полные тоски взгляды – выручай, друг, спасай!

А он не спас… Наоборот, чуть не убил. Или все-таки убил? А спасла Сему…

– Док, а кто меня с того света вытащил? – Сема опередил друга.

– Да вот мне и самому любопытно. – Многорукое божество огляделось.

– Это Андрей. – Марья прижалась мокрой от слез щекой к Семиному плечу. – Он и Катенька.

Катенька… это Катеньку он отшвырнул, а может, даже и ударил, потому что она посмела…

– Доктор. – Андрей аккуратно взял многорукое божество под локоток. – Я буду вам очень признателен, если вы разъясните мне один момент…

И доктор разъяснил, даже прочел краткую лекцию по основам сердечной реанимации и заодно восхитился незнакомой ему Катенькой – молодец барышня, не растерялась! А потом его голос перекрыли звуки сирены.

– Что это? Зачем?.. – испуганно спросил Сема. Он все порывался встать, но Марья ему не давала, уговаривала не спешить.

– Это «Скорая». – Док захлопнул чемоданчик. – Хотя бы сутки после такого приключения вы должны побыть под наблюдением. Фибрилляция желудочков – это вам не шутки, молодой человек. – Сказал, но посмотрел почему-то на Андрея, а не на Сему, а потом, понизив голос, добавил: – Я бы на вашем месте настоял на госпитализации. Пусть хоть ЭКГ снимут.

И Андрей настоял. А потом помогал грузить носилки с возмущенно сопящим Семой в «Скорую». Марья шмыгнула следом, и он был ей за это благодарен.

– Сема, можно я с тобой не поеду? – спросил Андрей тихо, чтобы никто не услышал. – Мне нужно Катю найти. – Впервые он назвал ее по имени, и ему понравилось, как оно звучит.

– Я не маленький, мне няньки не нужны. Ты ее это… поблагодари от моего имени. Я бы сам, но видишь, как оно…

* * *

Катя ушла только после того, как убедилась, что с Семой все в порядке. Когда его осматривал врач в полосатых пляжных штанах и бейсболке, совсем непохожий на врача, она пряталась за широкими спинами «пляжных» мальчиков, жадно ловя каждое сказанное слово. Семе повезло, он родился в рубашке. Все, теперь можно уходить со спокойной совестью и чувством выполненного гражданского долга. Ей вдруг захотелось побыть одной, оказаться подальше от любопытной, возбужденно гудящей толпы. Подобрав недочитанную книжку, Катя побрела прочь. В голове не было ни одной связной мысли, только гулкая пустота. Что-то похожее с ней случалось в институтские годы после сдачи особо трудных экзаменов. Та же опустошенность, только меньшего масштаба.

Катя шла вдоль кромки моря, особо не задумываясь, куда и зачем идет. В ее нынешнем состоянии намного проще было идти, чем оставаться на месте. Берег стал безлюдным, солнце уже окунулось красным боком в море, а она все шла и шла. И мысли в голове плескались ленивые, как вечерние морские волны.

Она только что спасла жизнь человеку и не чувствует никакого морального удовлетворения. Другой человек так сильно ее ненавидит, что ему трудно себя контролировать, но и раздражения она не чувствует. Она вообще ничего не чувствует! И это бесчувствие такое болезненное, что хочется плакать. Чтобы почувствовать хоть что-нибудь, пусть бы даже и усталость, Катя вошла в море…

Море было хорошим доктором, оно высосало из Кати почти все силы, но она была ему благодарна, потому что вместе с усталостью обрела душевный покой.

Почти. На берегу ее ждал Лиховцев…

– Как вода? – спросил он будничным тоном.

– Очень теплая. – Она села рядом, отжимая мокрые волосы.

– С Семой все в порядке.

– Я знаю.

– Он просил поблагодарить тебя.

– Не за что, я рада, что все хорошо.

– Я хотел извиниться. – По голосу чувствовалось, что каждое слово дается Лиховцеву с трудом.

– Пустое…

Ей и в самом деле было все равно. Пусть бы уже ушел…

…Вот и все, он извинился, формальности соблюдены. Можно уходить. Только Андрей медлил.

– Откуда ты знала, что нужно делать?

Она посмотрела на него с удивлением.

– Я обязана знать такие вещи. В рамках своей профессии. Странно, что ты этого не понимаешь.

Если бы Андрею дали под дых, он бы, наверное, чувствовал себя лучше. Как он мог забыть, чем она занимается!

Плети, наручники, горячий воск, строгий ошейник… Можно увлечься, не рассчитать силы, затянуть удавку чуть туже… Конечно, она должна знать азы реанимации, она же настоящая профессионалка.

– Да, я чуть было не забыл.

– Что тебе не нравится? – Впервые за долгое время она не прятала взгляд, смотрела прямо ему в глаза. Не смотрела – всматривалась.

– Мне все не нравится. – Он кивнул. – Мне не нравится то, чем ты занимаешься, и те, с кем ты этим занимаешься.

Андрей готовился услышать оправдания или наоборот – обвинения, а она просто сказала:

– Мне тоже. Но они не все такие. То есть почти все, но я пытаюсь увидеть в них хоть что-нибудь человеческое.