Ничего личного - Татьяна Корсакова

– Забудь, Лихой! – Сема был добр и великодушен. – Такое могло произойти с каждым из нас. Несчастный случай… стечение обстоятельств. А Катя твоя молодец. Круто она меня… с того света, считай, вытащила.

Катя затаила дыхание, так ей хотелось услышать, что же ответит Андрей, что скажет про нее. Он промолчал, словно не услышал, словно ему было неприятно слышать про то, какая она молодец. И Сема тоже молчал, а потом вдруг заговорил:

– Лихой, я не знаю, что ты там себе надумал, я тебе вот что скажу: если бы не ты, возможно, не было бы сейчас никакого Семы Виноградова. Если бы тогда, на зоне, ты за меня, толстого и слюнявого, не вступился…

На зоне…

Катя не должна была удивляться и пугаться, она ведь изначально предполагала нечто подобное, но все равно испугалась. Или нет, не испугалась – ей стало больно.

А дверь кухни распахнулась. За дверью стоял Лиховцев. Стоял и усмехался своей кривоватой улыбкой. Вот только в улыбке этой не было никакой радости.

– Да, дорогая, забыл тебе сказать – я сидел.

Ей хотелось спросить, за что. Даже боль отошла на второй план перед этим очень важным, жизненно необходимым вопросом. Но она не спросила, молча ушла в комнату.

Лиховцев с Семой тоже ушли. На целый день. Сема порывался что-то сказать, но лишь с досадой и отчаянием махнул рукой. Катя прождала в бунгало целый день. Могла ведь и не ждать, могла жить своей жизнью, развлекаться, да вот что-то не получалось у нее развлекаться…

Во втором часу ночи она сидела на крылечке бунгало и бездумно чертила прутиком узоры на дорожке. Только что ушла к себе Марья. Ее ненаглядный Семочка тоже куда-то исчез на целый день, и она была уверена, что Катя знает, куда. Катя не знала, а Марья отказывалась ей верить. Она заливалась слезами и умоляла рассказать всю правду, какой бы горькой она ни была. Семочка нашел себе другую, молодую и стройную? Он ушел от нее навсегда? И то, что между ними было – а между ними все-все было! – это не взаправду, это шутка такая? Наивная Марья надеялась, что курортный роман перерастет во что-то большее, что она понадобится Семочке в той, другой жизни. Пришлось успокаивать и убеждать Марью, что Сема не такой, что он славный и надежный. Катя умела и уговаривать, и успокаивать, многое умела, когда это «многое» касалось не ее лично. И Марья поверила, и успокоилась, и даже начала улыбаться. И только собираясь обратно в свой номер, она с тихим вздохом сказала:

– Ты, Катя, счастливая! У тебя есть Андрей, и у вас с ним все так замечательно сложилось. А я… влюбилась. Ночами не сплю – все жду, когда это мое счастье курортное закончится. Оно ведь закончится? Да, Катя?

– Не знаю, Маш.

Она действительно не знала. Она две недели провела с людьми, о которых ничего не знала: ни о Марье, ни о Семе, ни о Лиховцеве. Впрочем, минувшим утром она кое-что узнала, и это знание теперь не давало ей покоя. Оно было подтверждением самых худших, самых страшных Катиных опасений. Оно подводило жирную черту под уже имеющимися фактами.

Марья ушла. Грустно улыбнулась Кате на прощание, поплотнее закуталась в вязаную кофту и растворилась в темноте. А Катя осталась сидеть на крылечке, наедине со своими страхами. Можно было вернуться в бунгало, включить везде свет, попытаться как-нибудь отвлечься от тяжелых мыслей, но она осталась.

Лиховцев появился почти под утро, безмолвно материализовался из темноты.

– Ждешь? – спросил равнодушно.

– Воздухом дышу. – Катя вдруг почувствовала злость и досаду. Нужно было уйти в дом, не стоило сидеть тут цепной собакой, но теперь уже поздно…

– А я надеялся, меня ждешь, – сказал Лиховцев и уселся рядом. От него пахло алкоголем, но очень пьяным мужчина не выглядел. – Знаешь, иногда хочется верить, что даже такого, как я, может кто-нибудь ждать.

В скудном свете далекого фонаря его лицо выглядело бледным и осунувшимся, на скулах лежали длинные тени от ресниц, шрам казался нарисованным тушью.

– Страшный? – Андрей провел рукой по короткому ежику отросших волос и в упор посмотрел на Катю. – Признайся, ты ведь меня боишься? – В его голосе слышалась горечь.

– Я не знаю.

Катя не кривила душей. Она только и делала, что анализировала, какие чувства испытывает. Она знала, что Лиховцев часто бывает неоправданно груб с ней, не раз видела ярость в его глазах. Она подозревала – нет, почти знала! – что он проецирует на нее свое негативное отношение к женщинам в целом либо к одной конкретной женщине, что Катя выбрана им на роль «девочки для порки». Но за прошедшие сутки она узнала его и с другой стороны. Случившееся с Семой несчастье словно содрало с Андрея кожу, обнажило то, что он тщательно скрывал от посторонних глаз: его страх за жизнь друга, и детскую растерянность, и отчаянное желание спасти чужую жизнь. Возможно, с его точки зрения, это было проявлением слабости, но Катя считала это проявлением человечности. Слабость – это то, что произошло ночью, Катерина в этом ни на секунду не сомневалась. Они пережили стресс, они были одиноки. Тогда Лиховцев казался совсем другим, с ним было хорошо и спокойно, но об этом лучше не думать. Было и было…

– Пойдем спать. – Лиховцев, пошатываясь, встал на ноги, протянул Кате руку. – Утром мы уезжаем.

Она хотела было возразить, что он не может садиться за руль в таком состоянии, что у нее еще не закончилась путевка и она не хочет уезжать. Могла, но не стала, поняла, что сейчас Лиховцев не услышит возражений. А он вдруг наклонился, коснулся губами ее виска и сказал уже совсем другим, незнакомым ей тоном:

– Ты только не гони меня. Ладно?

Как же она могла прогнать его! Она – мужняя жена, давшая клятву и подписавшая договор. Но правда была не в том, правда была в другом – ей не хотелось его прогонять. Утром все изменится, утром станет больно и обидно до слез, но до рассвета есть еще несколько часов…

Сборы были короткими. Гораздо больше времени ушло на прощание с Марьей, бледной, расстроенной, потерянной.

– Маш, ты как? – Катя обняла ее за плечи.

– Не знаю. – Марья усталым жестом потерла глаза. – Скорее всего, плохо…

– Маш…

– Не надо, Катюша, ты не волнуйся. Я же знала, чем все закончится, я же тертая жизнью баба. Я нигде не пропаду…

– Я тебе позвоню. И в скайпе тебя найду. Хорошо?

Как же так получилось, что Катя, считающая себя знатоком человеческих душ, не разглядела в Марье чудесного и очень ранимого человека? Она видела простоватую, болтливую провинциалку, пытающуюся вскочить в последний вагон уходящего поезда, и пропустила боль и одиночество. Грош ей цена…

За их спинами послышалось деликатное покашливание.

– Маш, поговорить нужно. – Сема нерешительно переминался с ноги на ногу.

– До свидания. – Катя торопливо чмокнула Марью в щеку и, не оборачиваясь, поспешила к машине.

Сема вернулся минут через пятнадцать.