Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи

Наконец Иешуа сказал, обращаясь к нам:

— Кто-то из вас скоро пойдет против меня.

Меньше всего мы ожидали услышать такие слова, все были в замешательстве. Якоб только и мог сказать:

— Что это значит?

На что Иешуа ответил:

— Те, о ком я говорю, знают.

Мы сидели молча, ожидая, что еще скажет нам Иешуа, темнота сгустилась, и уже нельзя было различить лиц сидящих рядом людей. Шимон угрюмо сказал:

— Если хоть один из тех, кто сидит сейчас здесь с нами, может предать тебя, я убью его, не сомневайтесь.

Страх закрался в наши души, каждый подумал: а вдруг это он предаст Иешуа, может быть, сам того не желая. Иешуа молчал, я не видела его лица, но подумала, что молчание, наверное, можно считать одобрением порыва верного Шимона. Но тут послышался голос Иешуа:

— Да, ведь я же успел научить вас убивать.

Шимон смутился.

— Даже те, кто предали, заслуживают прощения, если они попросят простить их, — сказал Иешуа.

И смолк, как будто ждал, что кто-то выйдет вперед и попросит простить его. Но никто не вышел, и он продолжал, не обращаясь ни к кому конкретно. Иешуа говорил, что таким людям не место среди нас, братьев и сестер, как он часто обращался к нам, потому что они держат до времени свой камень за пазухой.

На следующее утро, когда мы собрались помолиться вместе, то все увидели, что двое из Капер Наума, Калеб и Ферор, и Арам из Киннерета не пришли. И хотя их предательство теперь было очевидно для всех, Иешуа ни словом не осудил их. Что, однако, лишь укрепило в нас уверенность в их вине. Они были хуже чем преступники. Наша уверенность вскоре подтвердилась. Капля за каплей просачивались слухи, и мы узнали наконец, что Арам и несколько примкнувших к нему людей сговорились с Хезроном Тирийским, известным бандитом, что уговорят Иешуа и остальных помочь в штурме римского гарнизона в Капер Науме.

Хезрон держал в горах под Гуш Халав целую армию. Но сам он имел не лучшую репутацию — от постоянных грабительских набегов его молодчиков страдали ни в чем не повинные местные крестьяне. Он клялся, что ненавидит Рим и всей душой предан евреям, но, пожалуй, такие бесчинства, какие творились под его предводительством, не снились ни одному римлянину. То, что Арам решил склонить приверженцев Иешуа на сторону такого бандита, было ударом не столько по Иешуа, сколько по чувствам людей, внимавшим его проповедям и находившимся на распутье.

Рим волновал очень многих, и Иешуа часто спрашивали о нем. Особенно много озабоченных «римским вопросом» было в Галилее. Галилеяне с давних пор не выносят никакого подчинения, этим во многом объясняется их нелюбовь к Ироду, допустившему римское верховодство. Иешуа, когда ему задавали вопросы о Риме, вспоминал всем известные факты нашей истории. Взять, например, наших освободителей, Маккавеев, которые стали править как истинные тираны, едва только добились власти, и закончили полным презрением со стороны народа. Соломон, царь царей, не он ли облагал подданных непомерными налогами, а деньги тратил на удовлетворение своих прихотей, что посеяло зерна возмущения в народе? Иешуа говорил о том, что жажда мести и жажда убийства ради справедливости и лучшей жизни совершенно бессмысленны. Один тиран приходит на смену другому: нет персов, приходят греки, на место греков встают собственные «герои». Что же делать: убивать, убивать и убивать до скончания дней, постоянно испытывая бремя тирании? Иешуа не одобрял так называемых повстанцев — кровопролитие стало целью их существования. Нельзя добиться свободы, убивая других, надо обратиться к самим себе и исправлять собственную жизнь. Так говорил Иешуа.

Но что бы там ни говорилось, факт был налицо: Арам переметнулся к Хезрону, и вовсе не потому, что сочувствовал повстанцам и верил в их правое дело. А просто из чувства мести. Он затаил обиду на Иешуа за нелестное высказывание в его адрес, и вот время пришло. Оказывается, он давным-давно стал наказанием для своей семьи, так как был самым настоящим подлецом, лентяем и транжирой. Двоюродный брат Арама привел его к Иешуа в надежде, что это поможет ему исправиться, но упования семьи были совершенно напрасны. Когда однажды был разоблачен какой-то его неблаговидный поступок, он стал клеветать на Иешуа и распускать о нем самые ужасные слухи. Например, он утверждал, что Иешуа лечит прокаженных при помощи магии. Или же заявлял, что прокаженные в Арбеле вырвались из-под охраны и теперь слоняются толпами тут и там в поисках Иешуа, заражая и оскверняя всю округу. Такие слухи и еще куда более невероятные сплетни плодил помутненный от постоянного пьянства мозг Арама. Но, зная все это, Иешуа упорно не говорил ни слова в его осуждение, и уж конечно не думал доносить на него властям.

Я думаю, что во многом из-за Арама случилось позднее то, что теперь называют «выдвижением двенадцати». Последнее время все больше людей приходило к Иешуа, все больше людей становилось его последователями и все больше людей стремились попасть в самое близкое его окружение. Но чем больше появлялось у Иешуа приверженцев, тем более увеличивалась опасность приближения тех, кому не стоило бы слишком-то доверять. И однажды Иешуа собрал всех нас и объявил, что хочет выбрать двенадцать человек — по числу колен Израиля. Он сказал, что собирается оказать им особое доверие и сделать их своими посланниками. Кроме радости известие сразу положило начало ропоту и обидам. Стоит ли говорить, что те, кто не услышал своего имени в числе избранных, почувствовали обиду из-за проявленного к ним, как они считали, «пренебрежения». Почему, вопрошали они, Иешуа выбрал брата Шимона, слабоумного Андреаса, или, о ужас, сборщика податей Маттэйоса?.. А Фому, почему его, ведь это он привел к нам того злополучного Арама? И в мое сердце, признаюсь вам, закралось сомнение: я чувствовала разочарование, не из-за себя, так как Иешуа уверял, что всех женщин его круга он считает своими близкими приверженцами и полагается на них как на самого себя, хотя ни одна из нас не была названа в числе двенадцати. Мне было обидно за отца. Я понимала, как известие может ранить его. Ведь мой отец принял Иешуа всей душой, он первый оказал ему гостеприимство и потом нашел для него надежный кров. Моя грусть усиливалась подозрениями, что отец был отвергнут из-за моей матери. Я не в силах была скрыть своего огорчения и с трепетом ожидала, что Иешуа, возможно, даже выскажет мне свое недовольство. Но вместо этого он поспешил, как мог, утешить меня, сказав, что очень любит отца и очень дорожит им. Он хочет отцу только добра и не взял его только лишь из-за того, что отец как преуспевающий купец нуждается в прочной репутации и не может позволить себе иметь врагов среди сильных мира сего. Другое дело простые рыбаки, их забота только вытаскивать сети.

Однако далеко не всех Иешуа утешал и подбадривал. Кое-кто из пришедших к нему за разъяснениями, почему не они оказались в числе избранных, получили довольно жесткую отповедь: им было сказано, что они пекутся лишь о своей славе. Возмущенных его решением Иешуа спрашивал, сколько бы те взяли гребцов на лодку, чтобы она не утонула во время бури, — двенадцать или пятьдесят? Двенадцать будут грести слаженно и устоят даже в самый свирепый шторм, тогда как пятьдесят будут только мешать друг другу. Его нелегкое решение стало и для него самого причиной многих огорчений, он часто сердился на нас в те дни. Казалось, его должны были очень задевать сплетни и слухи, которые во множестве стали распространяться в то время, но больше всего расстраивало его другое: те, кто был избран, начали явно задаваться перед остальными, гордясь собой. Почти сразу же два человека покинули круг двенадцати: Салман из Капер Наума утонул во время шторма, а юноша по имени Йишай, посчитав гибель Салмана дурным предзнаменованием, бежал в Иудею к своей семье. В сердцах многих недовольных решением Иешуа эти события вновь затеплили надежду. Но Иешуа категорически отказался принять кого-либо вместо «ушедших», сказав, что выбрал уже самых достойных.