Первая жертва - Бен Элтон

Она скучает по нему. Она очень, очень по нему скучает.

Промокнув глаза и справившись с эмоциями, Агнес еще раз поцеловала Джорджа на прощание.

— Спокойной ночи, дорогой. Я уверена, что сегодня папочка приснится нам обоим.

Агнес отошла от кроватки Джорджа, но из комнаты не вышла. Некоторое время она стояла и наблюдала, как ее малыш снова погружается в сон, и все это время Кингсли смотрел на нее из своего укрытия.

Затем она снова заговорила:

— О, Дуглас.

Кингсли чуть не закричал от изумления. Неужели она знает, что он здесь? Неужели она все время это знала?

— О, Дуглас, Дуглас. Как могло такое случиться?

Нет, она говорила сама с собой.

— Теперь ты действительно бросил меня. Ушел. Навсегда ушел.

Слезы текли по ее лицу, и Кингсли плакал вместе с ней. Ему потребовались все его силы, чтобы не выйти к ней, но что он мог сказать? Он, израненный и бородатый призрак из могилы, который сотрудничал с Секретной службой?

Шеннон — убийца, и его угрозы далеко не пустые.

Затем, все еще глядя на сына, Агнес начала напевать, тихо, почти шепотом. Это была песня, которую они с Кингсли часто пели вместе, прогуливаясь летними вечерами по Хэмпстед-Хит с Джорджем в коляске.

В тихих сумерках гулять

И о пустяках болтать,

Пока ночка не настала

Свою милую обнять.

Наконец она повернулась и вышла из комнаты. Кингсли слышал, как она шла по коридору к их общей спальне. Она плакала навзрыд, изливая тоску и отчаяние.

Кингсли выбрался из своего тайника, испытывая невероятные муки, и снова подошел к кроватке своего сына.

— Ты прав, Джордж, — прошептал он. — Я вернусь. Я обещаю.

Затем он прокрался к окну, открыл его и, задернув за собой шторы, исчез в ночи.

На следующее утро Кингсли без аппетита позавтракал в гостинице копченой рыбой, оплатил счет и отправился в Уайтхолл.

Он снова прошел мимо дворца, отметив, что над ним реет королевский штандарт, это означало, что король дома. Из дворца, к огромному восторгу собравшихся у ворот мальчишек, выезжал отряд Королевской конной гвардии. Охранники были одеты в военную полевую форму, сменившую на время роскошные красные мундиры с нагрудными знаками. Кингсли они показались ужасно скучными, и сверкающие сабли, которые конные охранники держали остриями вверх, выглядели глупо в сочетании с тусклыми, практичными униформами нынешней войны. Казалось, даже сама армия была в трауре, что, в общем-то, было правдой.

Недавно воздвигнутый памятник королеве Виктории был украшен американскими флагами, и на Мэлле их тоже было очень много. Они были вывешены в честь прибытия генерала Першинга, главнокомандующего американцев, который, как Кингсли узнал за завтраком из газеты, в тот день имел аудиенцию с королем. Он был не главой государства, а всего лишь генералом, но надежды, возлагаемые измотанными союзниками на своих новых товарищей, были столь велики, что они не скупились на почести. Когда много месяцев назад американцы вступили в войну, повсюду царило ликование, ведь большинство граждан полагало, что огромная армия американских пехотинцев немедленно отправится в окопы. Однако реальность, которую все осознали очень быстро, была иной: США оказались совершенно не подготовлены к войне, у них совсем не было военно-воздушных сил, имелась только крошечная регулярная армия. Флот у них был более внушительный, но в кровавой мясорубке на Западном фронте нужны были не корабли. Бросив один только взгляд на заметки в утренней газете о нынешнем тоне и высказываниях Першинга, Кингсли понял, что американский генерал видит свою нынешнюю миссию в том, чтобы развенчать надежды, а не реализовать их, и что королю не стоит ожидать выгодного сотрудничества с Новым Светом. И снова, уже в четвертый раз, было понятно, что война совершенно точно не закончится к Рождеству.

Кингсли шел по Мэллу. По пути он заметил, что время от времени оглядывается. Ему было неуютно. Он подумал, уж не следят ли за ним. Если кто за ним и шел, то, видимо, это был мастер своего дела, потому что ни один из немногих прохожих пока что не вызвал у Кингсли подозрений. Волновался он не слишком сильно. Он остался один, терять ему было нечего, и он мог глядеть на будущее глазами фаталиста.

Пройдя Мэлл, Кингсли услышал шум толпы и, выйдя из арки Адмиралтейства, увидел демонстрацию на Трафальгарской площади. У него в запасе было немного времени, поэтому он перешел через дорогу и направился мимо колонны Нельсона разузнать, что происходит. Над помостом у церкви Святого Мартина на Полях висел транспарант: «Объединенная конференция лейбористов и социалистов». Истовый старик с длинной бородой поздравлял русских со свержением царя.

— Русский рабочий не упустил свой шанс! — хрипло кричал он, зажав в руке огромный рупор. — Он использовал свой шанс!

Настроение толпы было противоречивым. Пара солдат в увольнении крикнули из задних рядов, чтобы старик проваливал в Россию, если ему не нравится старая добрая Англия, или, еще лучше, в Германию, где точно знают, как поступать с предателями. В ответ раздались аплодисменты, а несколько серьезного вида мужчин крикнули, что в социалистической утопии будет не важно, где жить, потому что везде будет одинаково хорошо.

Кто-то похлопал Кингсли по плечу. Он удивился, потому что ему казалось, что рядом никого нет. Он застыл и повернулся, приготовившись к любому повороту событий. Однако перед собой он увидел всего лишь юную школьницу с длинными косами. На ней была матроска, которую красавицы-дочери русского царя сделали такой популярной.

— Мой отец сражается с немцами, — сказала она. — Возьмите это.

Девушка протянула ему знакомое белое перышко.

— Надеюсь, с ним все будет хорошо, — ответил Кингсли, но перышка не подхватил, и оно упало на землю.

— Одной надежды мало, — сказала девушка. — Нужно отправляться туда и помогать им, черт возьми.

— Милая моя, пока не прекратится это безумие, надежда — это единственное, что у нас остается.

— Чертов трус! — бросила девушка. — Будь я мужчиной, я бы тебе врезала.

— До свидания, милая.

Кингсли отвернулся, а девушка продолжила раздавать белые перышки. На платформе в этот момент представляли писателя и философа Бертрана Рассела.

Он взял рупор и стал с восхищением говорить о «тысяче пацифистов, которые сейчас томятся в тюрьме. Клиффорд Алан! Стивен Хобхаус! Кордер Кэтчпул и Дуглас Кингсли, о чьей печальной смерти мы узнали вчера!». В ответ сторонники демонстрации разразились аплодисментами. Кингсли был потрясен, услышав собственное имя, и его захлестнуло невероятное, странное чувство — он будто присутствовал на собственных похоронах.

— Это храбрецы, а не трусы! — кричал Рассел.

— Трусы чертовы! — закричали в ответ английские солдаты, и хотя время было раннее, Кингсли заподозрил, что они пьяны.