Осьмушка - Валера Дрифтвуд

она не Коваль, в одиночку ей ни за что не справиться.

Совершенно ясно, что нужно драться, ведь иначе бежать придётся всю оставшуюся жизнь.

Вдоль забора кивает узкими листьями полынь, а на самом верху облупившихся досок сидит косоглазый Дурак, лижет лапку, намывает себе за ухом. Это странно, ведь кошки мертварей не терпят.

Да это вовсе и не мертварь, а Дрызгино птичье пугало в старой рванине: пустые рукава чуть шевелятся на ветерке. Дрызга зовёт это пугало Опудалом и велит, что ни день, переносить его на новое место, но с чего это взбрело поставить его именно сюда…

Опудало поворачивает голову, глядит тёмными дырами на месте глаз, и поблёскивают в безгубом рту ровные настоящие зубы.

– Ох дерьмо, – произносит Пенни, вынырнув из дурацкого сонного морока.

– Резак, вставай, всё на свете проспишь, – звенит от входа Ржавкин голос.

– Нынче такой праздник, которого ждали и не ждали! – а это Ёна.

– Иду, иду, черти, – ворчит Пенни, одеваясь. – Всё равно доспать не дадите…

* * *

Какой бы там ни настал внезапный праздник, а утро всё-таки ждёт некоторых неотложных дел, требующих уединения. Хотя бы отлить сбегать.

Умывшись и наскоро забрав в хвост нечёсанные волосы, Пенни идёт ко всему честному сборищу. Слышен смех, и похоже, что все говорят враз, но голос Штыря хорошо слыхать среди остальных:

– Колода я безнюхая! Валенок!!

Пенелопа не совсем уверена, что такое «валенок» – то ли пень, то ли какая-то тёплая одежда, но некоторые костлявые иногда друг дружку чихвостят этим словом в знак досадной несообразительности обзываемого. Только по голосу непохоже, чтобы старшак огорчался. Да что же это у них там произошло?

Никто не спешит заниматься делами, орки и люди знай галдят, толкаются, посмеиваются растерянно. На рыбарку Хильду, босую, в подкатанных старых портках и футболке, завязанной узлом под грудью, глядят почти так, как вчера на Коваля: будто она невесть какое чудо сотворила. Что бы там ни было, теперь небось ещё хуже зазнается…

Белобрысый Марр, маленький убийца, целует Хильду в щёку и говорит, что прежде старался ни в чём не перечить этой царь-женщине, а теперь и тем более не заведёт такой привычки. Хильда треплет Марра по белым косам:

– Сам ты царь. Чучело ты моё.

– Конечно, была у меня надежда, что маляшечку в животу я всё же сам носить буду, – уточняет Марр. – Я орк, нам это лечге…

Оп-па. Вот это новости.

Хильда бессовестно ржёт, закинув голову, Магда Ларссон кашляет, как будто чем-то подавилась, а Шарлотка, сидя у Штыря на руках, сосредоточенно жуёт одну из его косиц.

– Ты прав, Маррина, – произносит Череп. – Если бы так было возможно, мне было бы совсем спокойно. Горхат Нэннэ, полвека считай смертью прозанимавшись, под седые годы хоть довелось жизни понюхать… Ждать не ждал, а дождался. Ай, дочка…

Череп рычит медведем, загребает в охапку обеих-двух Марра с Хильдой, да так, что приподнимает их от земли.

* * *

Под вечер ожидается настоящий праздник в Хильдину честь, а пока что пора дела всякие переделать, каких всё-таки во всякий день бывает полно: отстирать грязное, собрать пригодное в пищу, проведать все здешние места. Эта стоянка, конечно, будет покороче Мясной, но всё-таки и здесь следует заново обжиться.

А ещё костлявые ломают головы, чем бы таким рыбарку обрадовать, что бы ей подарить. Задачка из хитрых, потому что легконогий клан мало чем владеет сверх необходимого.

Пенни и вовсе не собирается Хильде ничего дарить. Вот ещё. Да, на дне заплечника, завёрнутые в одинокий носок, лежат дивные украшения – подарок Нима, и вряд ли Пенни когда-нибудь отважится их хотя бы примерить, не то что продать или подарить.

Эти вещи приятно просто держать в руках и любоваться. Приятно и в то же время грустно… и ещё злит, что воры вообще посмели к ним прикоснуться своими лапами. Все эти браслеты, особенно тот, с молочно-белыми камушками, и густое ожерелье – они теперь даже больше, чем памятка: они игра. Вот например, можно взять в руку светло блестящую красоту и нарочно подумать: «За тебя я могу получить целую кучу денег». И тут же почувствуешь нерушимо: «Нет, ни за какое бабло я тебя не продам. Ведь ты принадлежала волшебному Ниму, и он тебя мне подарил, хотя и не должен был – я хотела вернуть…»

И это так приятно, как ласковый тёплый ливень после одуряющей сухой жары. Разве Хильда поймёт!

Разве поймёт в целом мире хоть кто-нибудь?

* * *

По случаю праздника все молодые орки Жабьего и Зелёного домов собираются всласть подраться после заката солнца – ватажка против ватажки. Если считать вместе с Резаком, то в Зелёном получается на одного бойца меньше; с другой стороны, если к ним присоединятся оба Булата…

Но пока до жданной драки ещё несколько часов, никакой враждебностью в клане и не пахнет.

Пенелопа, Ржавка и Ёна как раз заканчивают развешивать постиранное (ох, одна ветхая футболка даже треснула возле шва при лютом отжимании в четыре руки, посохнет – ещё надо будет зашить), когда к ним подруливает Скабс.

– Ой чо, костлявые! – говорит Скабс, шмыгнув носом. – Придумали, чем Лису уваживать станете?

Не впервые Резак слышит, как Хильду зовут Лисой. И то правда: такая уж рыбарка ловкая, ехидная и поворотливая, да к тому же помимо рыжих попадаются ведь ещё и чернобурые лисы.

– Едва бошки не полопались, – вздыхает Ёна. – Чего уж тут придумаешь.

Правду сказать, обсуждали возможный подарок только Ёна и Ржавка, а сама Пенни отмалчивалась, изредка поддакивала равнодушно.

– А ведь мне мысль пришла, – молвит Скабс. – Все сейчас разбрелись да заняты, Кривда сидит дудку из бузины долбит. Поможете? Вместе тогда и подарим.

– Ну рассказывай! Что за мысль-то?! – Ржавка встряхивает последнюю тряпку из постиранного, расправляет её на туго натянутом шнуре.

– А вот. Когда старшаки Шарлотку дожидались, Тис часто кипрей-поджарник пил, помните, и мятку с брусничным листом.

– Ага. И приговаривал ещё, что если бы не это варево, то мы бы от него все избитые ходили, а Коваль бы вообще сдох уставши.

– Да. Нешуточное дело – маляшек вынашивать. А ведь нам оно всяко легче даётся, чем кровным людям. Вы себе представляете, какая теперь Хильда может злая сделаться?!

– И подумать страшно.

– И вот ещё: прежде Шарлотки, когда старшак близнят вынашивал, так к первой оттепели у нас и кипрей весь вышел, и мятки не было. Тис вовсе лютый ходил, ух… И вот пришло мне на мысль: к старой гари сбегать, поджарник там вовсю цветёт ещё, хоть и