В тени старой шелковицы - Мария Дубнова

Но не спешил. В конце концов 4 июня Хоц выходит на свободу. А так – кто ж его знает… Начнешь активно защищать – припишут антисоветский заговор. Тут и так сидишь как на пороховой бочке. У Бориса Семеновича Раскина трое детей…

Ботвинник с Бронштейном сыграли вничью. Борька был счастлив. Отец написал ему: «Ты был прав, Боренька, когда держал пари за Бронштейна. Он действительно оказался очень талантливым и способным шахматистом…»

Соломон возвращался.

Оля с сыновьями встречали его на Казанском вокзале.

Соломон вышел из вагона, подождал, пока схлынет народ.

И тут увидел.

Оля стояла, напряженно всматриваясь в толпу. Рядом худой, бледный мальчишка, длинный, почти Оле по плечо. А внизу – малыш, испуганный, вцепился в мамину руку.

Мои.

Через две недели «скорая помощь» увезла Соломона в Химкинскую больницу. Гипертония.

Выйдя из больницы, Соломон принялся искать работу. Ездил с Гучковки в Москву, возвращался. Его никуда не брали.

13 сентября случился второй инфаркт.

Соломон оказался в больнице Ждановского района. Лечащий врач Яша Тишманович знал свое дело, и Соломон не умер.

Через две недели после инфаркта он, лежа на больничной койке под вытертым одеялом, уже строил планы и писал веселое письмо, поздравляя всю семью с наступающим еврейским Новым годом: «Шоно тойво умсуко»[24], хорошего и сладкого вам года. «Чтобы дорогая Евгения Соломоновна имела, наконец, действительный нахес от всех своих детей и внуков, чтобы дорогие Фима, Сарра, Мариночка и Галочка зажили дружной, зажиточной и счастливой семейной жизнью. Чтобы Фима шел семимильными шагами к степени доктора технических наук и директора научного института Академии наук, чтобы Саррочка стала пышной дамой, одетой с иголочки, чтобы Мариночка получала круглые пятерки (даже по поведению), чтобы Галочка получала круглые пятерки (даже по рисованию). Чтобы моя родная, ненаглядная Олечка, наконец, зажила счастливой, зажиточной жизнью, чтобы Боренька учился на круглые пятерки, а дорогой Микунчик стал бы чемпионом Сходни и ее окрестностей». Письмо взяло все силы, и Соломон, закрыв глаза, в поту откинулся на подушки.

Ничего, он поправится. Да, забыл главное. Он привстал и дописал: «Сшей что-нибудь мальчишкам из моего драпового пальто. И привези мне, пожалуйста, дибазол – кажется, дома на столике еще оставалось несколько таблеток».

В палату вошла медсестра.

– Вам тут пиявки надо поставить, одеяло откиньте…

После пиявок стало лучше. Маня, умница, нашла где-то этих отвратительных тварей.

Соломона выписали 5 ноября. Яша велел месяц лежать в постели, а потом – никакой работы в течение полугода. Два инфаркта – это не шутки. Третий вы не переживете, Соломон Яковлевич.

Соломон послушно отлежал месяц. Через месяц явился в Химки на ВТЭК, и его признали инвалидом второй группы. О работе велено было забыть. Нужно было хлопотать о пенсии.

Соломону было сорок восемь лет. Он не отчаивался.

В Москве в Колонном зале шел 19-й чемпионат СССР по шахматам[25]. Кто-то достал Соломону два билета. И он поехал туда с Борькой.

У станции Сходня им встретилась Борина учительница.

– Анна Григорьевна, это мой папа, – прошептал Боря. Он стеснялся. На Соломоне была грязная выцветшая шинель, разбитые ботинки и «севшие» брюки дяди Ефима. Анна Григорьевна улыбнулась:

– Очень приятно познакомиться. У вас прекрасный сын, очень умный, замечательный мальчик. Очень быстро думает, соображает. Знаете? Он – мой любимый ученик.

Соломон расплылся в улыбке. Да, Боренька чудесный мальчик.

– Вы молодец, – продолжала учительница, – что курточку ему достали теплую. А то в прошлом году он, пока до школы добежит, весь синий делается.

Соломон кивнул. Теплую курточку Боре дала Маня – ее муж из Германии привез два контейнера разной одежды.

Билеты были на самый последний ряд. На сцене стояло десять шахматных столиков, позади каждого стола висела своя демонстрационная магнитная шахматная доска, на которой были прилеплены фигуры.

Сидели люди с блокнотами, записывали. В зале стоял тихий гул.

Соломон оставил Борьку и тихо выскользнул из зала – у него была назначена встреча в фойе. Он все-таки надеялся найти работу, может, в щадящем режиме. Хоть на пару дней в неделю.

Борька сидел и смотрел во все глаза. Где-то там, вдалеке, на сцене сидели Ботвинник, Бронштейн, Геллер, Смыслов, Петросян… Борька пытался записывать ходы. Не успевал. Где же папа?

Соломон наконец появился и повел сына в буфет.

Незабываемо.

Первый раз в жизни Боря пил чай с лимоном из стакана в подстаканнике. Отец дал ему ложку, и Боря стал размешивать сахар. А рядом на тарелочке лежал эклер.

Потрясающе, невероятно вкусно.

Никогда раньше Борька не видел эклеров.

Дома он рассказывал Маринке не о шахматах, а об эклере. Галка с Микуном молча слушали, боясь перебивать. Борька нарисовал эклер на листочке: ну, вот такой. Примерно.

Микун взял рисунок и осторожно понюхал.

В середине декабря Соломону пришла повестка: явиться на суд в город Липецк. Оля вскрикнула. Соломон обнял жену: «Да не волнуйся, это новый суд, который разберется, заново опросят свидетелей – и меня полностью оправдают. Должны же с меня снять судимость!»

25 декабря начался суд. Обвинения были те же, что и в 1950 году. Но в этот раз Хоца приговорили к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и дальнейшим поражением в правах на пять лет. Его арестовали в зале суда после оглашения приговора, 28 декабря, и этапировали в Бобровскую инвалидную колонию.

Узнав о новом аресте и новом сроке – десять лет! – Оля поседела. Начала задыхаться. У нее затряслась правая нога – и продолжала трястись еще сорок пять лет, пока в 1996 году американские врачи не пролечили ей щитовидку.

В комнату на Сходне пришли с обыском: нужно было провести конфискацию. Все перевернули. Ни денег, ни драгоценностей. Старая одежда, раскладушки. Поговорили с соседями. Те удивились: «Эти? Да они нищие, как церковные крысы!» Тогда взяли пуховый платок Шейны, висевший на спинке кровати, – и ушли. Конфискация была проведена.