Витязь на распутье - Валерий Елманов

Ну я на комплименты не падок, хотя старательно изображал нечто обратное – смущенно улыбался, а иногда скромно опускал голову, застенчиво водя пальцем по узорам на скатерти. Словом, подыгрывал как мог, и ближе к концу нашего застолья Василий Иванович поверил, что «сделал» меня. Хотя не исключаю и того, что мне это просто показалось – уж больно хитрая лиса этот Шуйский, поди пойми наверняка, что там у него на уме. Во всяком случае, незадолго перед уходом на отдых боярин в подтверждение искренности своих чувств даже полез ко мне целоваться. Я затаил дыхание – очень уж несло от него чесноком вкупе с неприятным запахом от больных зубов – и ответил на его проникновенный поцелуй.

Целовался он в знак примирения и с Федором, вот только царевич при этом выглядел куда более искренним. Учитывая, что Годунов не очень хорошо умеет притворяться, я предположил, что он и впрямь поверил льстивым речам Василия Ивановича. Моя попытка, предпринятая позднее, уже в его опочивальне, предостеречь царевича, еще раз напомнив ему о противоречащих друг другу публичных клятвах боярина, какую-то роль сыграла, но в качестве противовеса лести не годилась – это я понял по пылким возражениям Годунова в ответ на мои аргументы. Ну и ладно, хоть призадумался, и на том спасибо.

Впрочем, касаемо Ксении он был тверд. Стоило мне на всякий случай заикнуться об обещании, которое я дал Дмитрию не только от себя лично, но и от имени престолоблюстителя, как царевич тут же обрушился на меня с упреками.

Дескать, неужто я всерьез подумал, будто он собирается примучить сестру пойти под венец с этой рухлядью? И не будь моего обещания Дмитрию, он все равно нипочем бы не дал добро на ее замужество с этим сморчком. Опять же, судя по сегодняшнему поведению Василия Ивановича, не очень-то похоже, чтобы он приехал свататься – лишь раз за весь вечер осведомился о здравии Ксении Борисовны и больше о ней ни разу не заговаривал.

Признаться, я и сам усомнился в своем предположении, но на следующий день Шуйский, решив, что комплиментов сделано предостаточно, перешел к более активным разговорам. Стоило Федору поутру вежливо осведомиться, каково ему почивалось, как боярин с грустным вздохом заявил:

– Для чего мягко стлать, когда не с кем спать?

Так-так. Кажется, началось. Но далее вновь последовало затишье. Очевидно, боярин взял паузу, решив посмотреть на реакцию царевича. Или я ошибаюсь и эта фраза была простой присказкой? Но дожидаться, пока Шуйский разродится следующей, было недосуг. Сегодня мне надо побывать на ткацко-прядильной мануфактуре, и у гвардейцев, которым предстоял экзамен по владению пращой, и… Словом, некогда мне.

Впрочем, я ничего не упустил, поскольку к основному Василий Иванович, поступив вопреки пословице и посчитав, что вечер утра мудренее, приступил уже после вечерни и тоже не вдруг.

Вначале Шуйский, сидя за трапезой, завел как бы между прочим разговор о сватовстве вообще. Поглаживая рукой какой-то сверток, принесенный им невесть зачем, он принялся рассказывать смешные случаи, когда неуклюжая глупая сваха что-то там напутала и договорилась совсем не с теми, кого выбрали родители жениха.

А затем боярин, как и несколькими днями ранее митрополит, вопросительно уставился на меня – дескать, не пора ли тебе, князь, нас покинуть, ибо речь пойдет о семейных делах.

Однако тут на мою сторону встал Гермоген, пояснив Шуйскому мой статус, причем расписав его в самых превосходных формах. Дескать, я ныне у царевича не просто набольший советник, но еще и сам по себе человек паки и паки наидостойнейший: несумненный, неблазный[56]и еще какой-то – честно признаться, такое обилие церковнославянских слов запомнить было трудненько.

Василий Иванович не сумел сдержать своих чувств – в его быстро скользнувшем по владыке взгляде явно читалось неодобрение, которое он, впрочем, почти сразу же в себе задавил и с натугой улыбнулся мне.

– И я мыслю, что вернее и надежнее у престолоблюстителя человека ныне нет, – охотно закивал он, неспешно провел рукой по остаткам волос, приглаживая их, хотя, на мой взгляд, там приглаживать было нечего, и приступил к изложению сути.

Мол, про товар, который у нас с царевичем, он сказывать не собирается, да и про себя как про красного купца ему тоже поминать не след, дабы не выглядеть вовсе уж смешно, поэтому он будет сказывать напрямки, а там уж не обессудьте, ежели что не так, после чего приступил к откровенному разговору.

Дескать, токмо болея всей душой за пресветлую и златозарную деву, коя и денносветлая, и светлопозлащенная, и какая-то еще, решился он на такое, иначе нипочем бы и ни за что. Но пусть Федор Борисович теперь сам рассудит – ведь пока его сестрица не замужем, ее положение все равно шатко: не приведи бог, случится что с братом – и что ей делать, как дальше одной жить?

То ли дело, если она станет чьей-то женой. Не зря в народе говорится: за мужа завалюсь, всем насмеюсь, никого не боюсь. А еще: побереги, бог, мужа, не возьмет нужа. Это ведь пока братец ныне в силе, однако уж больно она непрочная – сегодня есть, а завтра – бог весть. Недоброе дело быстро делается. Престолоблюститель и глазом моргнуть не успеет, как худые люди, кои ныне близ царского трона толкутся, оговорят Федора Борисовича.

Вот и пускай теперь престолоблюститель сам в разум возьмет, что тогда с его разлюбезной сестрицей станется, хотя и без того ясно, что ничего хорошего, ибо суров Дмитрий Иванович до годуновского роду-племени. А так она окажется под надежной защитой. Конечно, ныне Шуйские покамест не в чести, но это только до поры до времени, опять же родовое величие все равно при них, а злато и в грязи блестит, да и не век же оно там будет.

Не забыл боярин пройтись с критикой насчет своей внешности. Мол, все понимаю, лета уж не те. Поймав мой ироничный взгляд, устремленный на его весьма редкую шевелюру, он, приглаживая свои три волосины на голове, посетовал:

– Известное дело, в добром житье кудри вьются, а в худом секутся, вот у меня их и не ахти. – После чего он добродушно пошутил: – Благодаря Христа, борода не пуста; хоть три волоска, да растопорщившись, – и сам же первый захихикал.

Позволив себе эдакую легкую иронию, он переключился на другое. Мол, хоть он и не молод, но покамест пребывает в добром здравии и с божьего соизволения намеревается пожить на белом свете еще не менее двух десятков лет. Да и случись что с Василием Ивановичем – тоже не беда. Это у Федора Борисовича из ближних лишь мать в монастыре, а у боярина имеются и младшие братья, которые, если что, заступятся, не дадут в обиду. Да и не станет на нее никто серчать, ибо какой может быть спрос с боярыни Шуйской.

Я слушал и поневоле восхищался стариком, ибо при всей неприязни к нему не мог не отметить, что для своего сватовства он выбрал самый оптимальный вариант. Дейла Карнеги Василий Иванович не читал, но работал сейчас именно по нему – освещал дело исключительно с тех сторон, которые сулят выгоду как самой Ксении, так и ее брату, но не себе. Дескать, женюсь только для вашего блага. Эдакий Дружина Андреевич[57], да и только.