Утешители - Мюриэл Спарк

…«Такой сотворил меня Бог», – могла бы она думать в свое оправдание, пользуясь новообретенной свободой.

– Безвкусица, – прокомментировала Каролина. – Отвратительно. Вообще-то она «прослушала» почти весь абзац, посвященный миссис Хогг и ее грудям.

«Безвкусица» – характерное высказывание Каролины Роуз. И не она ли первая тогда в Святой Филомене с отвращением заметила просвечивающую блузку миссис Хогг? Да и тему грудей миссис Хогг ввела в повествование сама Каролина.

Тюк-тюк. Да и тему грудей миссис Хогг ввела в повествование сама Каролина.

Каролина Роуз вздохнула на своей больничной койке, размышляя о миссис Хогг, какой та ей запомнилась.

– Не живой персонаж, – подытожила она наконец, – а всего лишь горгулья.

Мервина Хогарта впустил в пристанище Джорджины и направил в ее комнату ленивый сынок хозяйки, любитель собачьих бегов. Поднимаясь по лестнице, Мервин слышал, как лихорадочно снуют мыши, словно эта часть дома была нежилой. Он постучался и рывком открыл дверь. Джорджина предстала перед ним со своей неуместной улыбкой и колоссальным бюстом, пребывавшем в весьма своеобразном состоянии, какого он еще не видел, – скособоченный, одна грудь вздымается вверх, вторая устремлена вниз; возможно, Джорджина так волновалась перед встречей с ним, что у нее лопнула бретелька лифчика на правом плече.

Беспорядок в ее внешности он отметил чисто автоматически, настолько ему не терпелось высказаться, предупредить ее и успокоиться.

Миссис Хогг, несмотря на свою скособоченность, собралась с мыслями и сказала:

– Ты опоздал, Мервин.

Он скользнул в мягкое кресло, а она повернулась зажечь горелку под чайником.

– Я чаю не буду, – сказал он. – Скажи, почему ты вмешалась? Ты ходила к миссис Джепп. Какую игру ты ведешь?

– Я знаю, какую ведешь ты. Занимаешься контрабандой. – Она села в кресло у окна, так чтобы он не видел правую сторону, где лопнула бретелька.

– Тебе рассказала миссис Джепп.

– Да, и это правда. Она может себе позволить говорить правду.

– Эндрю участвует в деле, – сказал он.

– Ну, конечно, одно к другому. Ты уже развратил Эндрю, а теперь, как и следовало ожидать, превращаешь его в преступника.

– За чем конкретно ты ходила к миссис Джепп?

– Я знаю, что смогла бы ей сделать добро, выпади такая возможность. Она старая грешница. Но я не знала, что она свела дружбу с тобой и Эндрю. Она мне сказала «Мервин и Эндрю Хогарты», и меня как током ударило, в самое сердце. – Миссис Хогг вытащила платочек и промокнула глаза.

Мервин Хогарт смотрел на нее и думал: «Я себя никогда не жалею. Порочность моей жизни надломила бы более слабого духом. Предайся я жалости к самому себе, вот была бы жалость».

– Двоеженство, а теперь еще и контрабанда бриллиантов. Контрабанда бриллиантов, – повторила она название этого тягчайшего преступления деланым голосом, задирая подбородок. В профиль она была очень похожа на Мервина.

Он решил ее напугать, хотя первоначально хотел только предупредить.

В этот день Джорджина Хогг могла не переживать из-за своего странного вида, ибо Мервин хоть и смотрел прямо на нее, видел ее как-то расплывчато. Она, как всегда, взбаламутила в его душе осадок давних бед, и он уже не мог видеть Джорджину из-за того, что ее образ разрастался до баснословных размеров – зримое воплощение ошибки всей жизни. Он утонет в Джорджине, если ему не удастся ее напугать.

Он мог не бояться, что женщина, чей профиль рисовался на фоне окна, начнет когда-нибудь в открытую обличать его за брак с Элеонорой при живой неразведенной жене.

В детстве он видел, как обращается сестрица Джорджина с другими кузинами и кузенами. Десятилетняя Джорджина – с бледным лицом, рыжеватыми волосами, без ресниц и жадная-прежадная – приехала на ферму на летние каникулы и заявила им:

– Я умею знать мысли у тебя в голове.

– Ты не знаешь, что я сейчас думаю.

– А вот и знаю.

– Тогда скажи.

– Не скажу. Но я знаю, раз хожу в монастырскую школу.

Она всегда что-то держала во рту: траву – она жевала траву, если не было ничего другого.

– Джорджина, жадина-говядина.

– А зачем ты тогда повесил бедную киску за хвост?

Она раскрывала их проступки и обращала в свою пользу, но никогда на ябедничала. Она портила им игры.

– Я буду царицей индейцев.

– Ага, Джорджина, гора жира, царица толстух!

Даже Мервин, молчаливый ребенок, и то передразнивал Джорджину:

– Я буду царицей индеек!

– А ты украл два пенни, – в ответ заявляла Джорджина с таким довольным видом, будто уплетала толстый бутерброд. Сила ее обвинения брала верх над Мервином, он начинал сомневаться – может, и правда украл, а в итоге, к концу дня, уже и сам верил ее словам.

На тридцать втором году жизни он на ней женился, вместо того чтобы изваять ее в камне. То была не первая его ошибка, и теперь ее присутствие – сидит вполоборота к окну и поочередно промокает глаза мерзким платочком – пронзило его непрошеной болью самопознания.

– У меня есть дар скульптора, вот только найти бы подходящий материал… подходящую среду… подходящий климат… потрясающее видение женских форм, вот только бы найти подходящую натурщицу… подходящих товарищей по ремеслу…

К сорока годам эти мысли звучали так:

– У меня был дар… если б я только нашел подходящих учителей.

К этому времени он уже был женат на Джорджине, вместо того чтобы изваять ее в камне. Ошибка. Оказалось, она совсем не в его стиле, ее мораль была столь же плоскогрудой, сколь чувственны были формы. Она говорила ядовитые слова, меж тем как груди ее набухали по ходу беременности. Прожив с ней почти четыре месяца, он ее бросил. Джорджина отказалась дать ему развод: женитьба на католичке была ошибкой. Не позволяла видеть их сына – женитьба на двоюродной сестре была ошибкой: ребенок родился калекой, и Джорджина моталась с ним по больницам и монастырям, везде, где устраивалась работать. В редких письмах Мервину она поливала его злобой с высоты собственного мученичества. Он посылал ей деньги, но ни разу не ответил на письмо.

На протяжении следующих двадцати лет Джорджина время от времени объявлялась у Мандерсов в Хемпстеде, чтобы пожаловаться на свои беды. Хелена почти никогда не отказывалась с ней встретиться, хотя с трудом ее терпела. Шли годы, Хелена безропотно выносила эти неприятные встречи с малосимпатичной бывшей гувернанткой своих детей, выражала ей, как принято, сочувствие, совала в руку скромные подарки, а после ухода Джорджины возносила безотрадную молитву о душах в Чистилище.

– Уверена, что вам лучше без мистера Хогга, – часто говорила Хелена, когда Джорджина принималась оплакивать уход мужа.