Голос пойманной птицы - Джазмин Дарзник

Предложили мне это на днях. Я сперва сомневалась – думала, сборник лишь подогреет споры, вызванные «Грехом», но теперь все мои дурные предчувствия испарились и я поймала себя на том, что с увлечением обсуждаю проект.

– Я подумываю назвать его «Пленница», – сказала я Лейле.

– Прекрасное название! Обязательно присылайте мне все, что еще напишете.

Чуть погодя разговор зашел о ее собственной работе. Из слов Насера я поняла, что Лейла забросила переводы; оказалось же, что кипа бумаги на столике – ее перевод шестисотстраничного романа алжирского писателя, труд, которым она занимается уже год, и до публикации наверняка пройдет еще столько же. Я подивилась сотням, а то и тысячам часов, воплотившимся в этих страницах, и спокойному, сосредоточенному состоянию духа, необходимому для подобной деятельности. Прочие неожиданности нашего разговора (то, что мои стихи произвели на нее впечатление, что она считает их искусными, образными и запоминающимися) не только подкрепили мою уверенность, но и усилили интерес к ее жизни. Мне показалось, она живет одна и обладает необычной для женщины степенью независимости, но, как так сложилось, было для меня загадкой.

– Форуг, – сказала она в завершение моего визита, провожая меня до двери. Мы шли рядом, так близко, что я чувствовала запах ее духов – розы и чего-то еще, что я определить не смогла. Лейла остановилась, повернулась ко мне. – Я позвала вас не только поэтому. Я имею в виду, не только ради стихов. Видите ли, кое-какие уроки я усвоила слишком поздно, а другие не усвоили их вовсе. – На миг, казалось, мысли ее унеслись далеко, но потом она вновь взглянула на меня. – А впрочем, неважно. Я хотела вам сказать, – она понизила голос до шепота, – что все судят и рядят, кто же тот таинственный любовник, о котором вы пишете в стихотворении.

Я напряглась.

– И к чему же они пришли?

– Все утверждают, будто бы «Грех» автобиографичен, и всем до смерти любопытно, кто ваш любовник.

– Всем – значит, и вам тоже?

Она покачала головой.

– Я не люблю сплетен, но, по-моему, вы сами не до конца понимаете, во что ввязались.

– Что вы имеете в виду?

– Скажите, Форуг, хорошо ли вы знаете Насера Ходаяра?

Впоследствии я дивилась своей абсолютной неспособности понять, о чем и почему предостерегла меня Лейла. Тогда я решила, что она всего лишь советует мне быть осторожной, чтобы мне не разбили сердце. Она говорила со мной как женщина, повидавшая свет, и мне хотелось ей соответствовать. Кажется, я даже улыбнулась.

И сразу поняла, что она раскусила мою деланую невозмутимость. Лейла поджала губы, взгляд ее омрачился.

– Осторожнее, Форуг. Будьте с ним осторожнее.

15

– Хватит.

Когда Парвиз вошел в нашу комнату и выдвинул это требование, я увлеченно читала новый сборник стихотворений Ахмада Шамлу. Я закрыла книгу, расправила обложку, подняла глаза. Парвиз сел на стул, поставил портфель на пол.

– Что «хватит»? – спросила я.

Он подался ко мне, облокотясь о колени и сцепив ладони.

– Хватит ездить в Тегеран одной.

– Это мать тебе опять наговорила? Никак не успокоится, что люди скажут да что в городе обо мне болтают.

Он положил портфель на колени, расстегнул замок. Достал газету, протянул мне, и у меня отвисла челюсть. На первой странице главной газеты Тегерана красовался «Грех» в сопровождении моей фотографии и пространной рецензии на мой новый сборник «Пленница». Насер предсказывал, что мной заинтересуются издательства, и оказался прав. От желающих опубликовать «Грех» не было отбоя. Каждую неделю приходили письма с просьбами дать в номер мои стихи. Журналы, которые я годами безуспешно осаждала, теперь сами обратились ко мне. Но это крупнейшая газета, ее читала не только интеллигенция.

Парвиз положил газету на стол, разгладил страницы. Я ждала этой минуты. Даже представляла, что скажу в свое оправдание, и вот теперь, когда настала пора произнести заготовленные слова, я лишь вжалась в кресло. Я пробежала глазами первый абзац. «Эта женщина, – начиналась рецензия, – эта Форуг Фаррохзад верит, что быть свободной – значит идти на поводу у низменных желаний».

Читать дальше не было сил.

– Читай, Форуг, – велел Парвиз, – читай до конца.

Я заставила себя дочитать рецензию. Меня заклеймили «грубой невеждой». То, что сейчас называют «поэзией», утверждал рецензент, не является таковой, и лучшее тому доказательство – моя писанина. Я женщина. Образования у меня – восемь классов. И, судя по всему, я толком ничего не читала. Но и это были не самые тяжкие обвинения. «Ханум Фаррохзад рассчитывает с помощью темы секса добиться скандальной славы, – писал автор. – Она из тех женщин, которые полагают, будто станут свободными, опозорив себя на манер западных женщин. Очень жаль, что подобные голоса в последнее время раздаются все чаще и чаще».

Я дочитала как в тумане. Я добилась скандальной славы, как и предсказывал Насер, и теперь настал черед за это расплачиваться.

– Это всего лишь одна рецензия, – выдавила я. – Одна рецензия злобного критика…

– Но это не одна рецензия! О тебе весь Тегеран судачит! Представь себе, мне написал бывший однокашник, спрашивал, не моя ли это жена пишет те самые стихи, о которых все говорят, а я ответил: нет, ты ошибаешься, Форуг, конечно, время от времени пишет, она всегда что-то писала, но не такие стихи.

Я вспыхнула.

– Какие это «такие»? Какие, по-твоему, стихи я пишу? – Он не ответил, и я спросила: – Ты хоть читал что-нибудь из того, что у меня выходило, или мать тебе и это запрещает?

– Мне и читать не надо, я и так знаю, что ты жалуешься на меня. Но неужели ты думала, что счастье мне глаза застит и я не замечу твоих выходок? Ты же стараешься сбежать из дома при первой возможности! – Лицо его исказила боль, но он откашлялся и продолжил: – Раньше, когда ты ездила в Тегеран, я всегда тебя защищал. Придумывал тебе оправдания. Врал, выгораживал тебя. Твердил: она к матери ездит.

– Так и есть!

Он покачал головой.

– Но ты же ездишь в Тегеран не только ради нее, верно? И эти твои стихотворения – они ведь не обо мне, так?

Ответить на это мне было нечего.

Парвиз не унимался.

– Помнишь, в нашу первую брачную ночь ты спросила, хотел ли я жениться на тебе?

Я кивнула, не понимая, к чему он сейчас заговорил об этом. Мы были женаты уже три года, и воспоминания о нашей влюбленности, нашем романе давным-давно исчезли под гнетом многомесячного, многолетнего молчания, одиночества и обид.

– Я хотел жениться на тебе, – продолжал он. – Несмотря ни на что, я был рад, что женился на тебе. Все это время я старался тебя понять, но из нас двоих именно тебя не устраивает само понятие брака.

Я смотрела на него, пока он говорил, и подумала вдруг, что с нашей первой встречи он почти не переменился. Он все так же рассудителен, у него все такой же печальный взгляд и худощавая фигура, благодаря которой он выглядит моложе своих лет. Все такая же неуверенная осанка и взъерошенные волосы. Я привыкла, что он вечно меня поучает и старается усмирить, и меня поразило, с какой решимостью он все это произнес.