Царский венец - Евгения Янковская

— Я не хочу сегодня заниматься! — дерзко заявил Алексей Жильяру.

Слова «не хочу» от него вообще редко слышали, а уж непочтения к старшим и вовсе в царском сыне не замечали ни капли. И вот — открытый вызов. Взгляд уже не исподлобья, а глаза в глаза. И тот же кроткий укор в прямом взоре, что поразил однажды государя. Пьер опешил: «Нет, так больше не может продолжаться. Сегодня же постараюсь поговорить с Их Величествами».

— Хорошо, Алексей Николаевич, — спокойно и даже весело отвечал Жильяр. — Что же вы прикажете мне делать сейчас?

Ребёнок пришёл в смущение. Сам царственный отец даже слугам ничего не приказывал, а только обращался с вежливыми просьбами — а он всегда стремился подражать отцу. А тут — учитель!

— Я... я не знаю.

— Тогда, быть может, вы расскажете мне что-нибудь интересное?

Царевич, слегка пристыженный, к радости Жильяр, наконец-то заулыбался. Его лицо, обрамленное каштановыми прядями, сейчас было розовым и сияло здоровьем.

— Хотите, расскажу вам сказку? — предложил Алексей.

— Конечно, хочу.

Пьеру и впрямь было интересно, какие такие сказки любит его воспитанник. И царевич охотно принялся за затейливый рассказ о молодильных яблоках. Рассказывал он складно, память у него была цепкой и воображение весьма развитым. Учитель и сам увлёкся, слушая. А потом спросил:

— Кто же вам прочитал эту сказку?

Алексей смутился.

— Это... это не прочитали. Я скажу... Только поклянитесь самой страшной клятвой, что маме и папе не расскажете! — заговорщицкий тон царевича, доверчивость в его взгляде ещё раз убедили Жильяра, что с воспитанником они могли бы очень даже подружиться. Похоже, мальчик на время забыл о «тюремщике».

— Самой страшной клятвой клянусь, никому не скажу, — пообещал учитель с полной серьёзностью и потому узнал, что дядька царевича, уступив горячей мальчишеской просьбе, тайком водит к нему в гости по вечерам солдат, умеющих хорошо рассказывать сказки. Перед Жильяром словно нарисовалась картина: царь и царица благословляют на ночь своего единственного сына, целуют его и тихо выходят. Некоторое время Алёша лежит тихо-тихо, но вскоре вместе с дядькой появляется солдат, забирается под высокую кровать царевича из предосторожности — вдруг кто из старших войдёт ненароком! — и начинает сказывать свои сказки. Ребёнок весь уходит в причудливый яркий мир народной выдумки и, стараясь не упустить ни слова, свешивается головой вниз. Жильяр знал это выражение напряжённого внимания в его выразительных глазах, когда Алексей слушал что-то очень для него интересное, сильно его волнующее. Так слушал он рассказы отца-императора о русских солдатах.

— И что же вы думаете об этой сказке? — спросил вдруг, неожиданно даже для самого себя, Пьер Жильяр. — Какую мораль вы из неё извлекли?

Царский сын не задумался ни на миг.

— Не дело так поступать, как Фёдор-царевич и Василий-царевич! Это стыд для царских сыновей. Царь должен всех любить, и наследник должен всех любить. Когда я вырасту и стану царём, то в России не будет бедных и несчастных! — это он выпалил на одном дыхании, чувствовалось, что много уже думал об этом.

— Хорошо, — Жильяр не знал, что ответить. — А теперь позвольте... Как начиналась сказка? Жил-был царь, и было у него три сына. А как это прозвучит по-французски?

Алексей прыснул в рукав — ему почему-то очень забавным показалось: сказка, простонародно рассказанная солдатом, — на салонном французском. И он, приняв игру, принялся подбирать французские слова.

В скором времени Жильяр дерзнул высказать царю свои соображения относительно излишней опеки Алексея.

— Нет, государь, я вовсе не смею настаивать и подчинюсь любому вашему решению. Однако как воспитатель Алексея Николаевича я обязан предупредить, что при существующем положении дел не могу быть уверенным в успехе той ответственнейшей задачи, которую вам угодно было возложить на меня.

Государь благодарно, как показалось Пьеру, кивнул головой.

— Я уже много думал об этом, господин Жильяр, и рад, что наши мнения совпали. Признаюсь вам, я колебался до сих пор. Всё-таки риск, и риск серьёзный... Но ваши доводы кажутся мне бесспорными. Думаю, однако, что в этом вопросе вправе сказать решающее слово государыня: она мать, и мать страдающая. Я поговорю с супругой и сообщу вам о нашем решении. Но уверен, что и государыня присоединится к нашему общему мнению.

Жильяр поклонился. Его надежда обрела большую силу, а опасения, которые он не мог не разделять с доктором Деревенко, несмотря на то, что спорил с ним, ослабли. Сын таких разумных родителей и сам конечно же со временем научится сдержанности и рассудительности — в нём уже сейчас проявляется крепкая, воистину царственная воля.

Царь умел прочесть по глазам, что происходит в душе собеседника.

— Спасибо вам, что вы не только из чувства долга заботитесь об Алексее, — тихо произнёс он, с признательностью пожимая руку Жильяру, — но и из любви к нему...

На следующий день Пьер внушал наследнику:

— ...но вы должны понимать, Алексей Николаевич, что это решение вызвано тем, что вы уже взрослый и государь, ваш отец, надеется на вашу разумность и силу характера. Я также надеюсь, что вы меня не подведёте. Вы должны учиться сдерживать свои порывы и не рисковать понапрасну, соблюдать осторожность в играх, не делать резких движений. Помните, что это большой грех перед Богом — подвергать риску своё здоровье и саму жизнь из-за шалостей.

— Я не подведу вас, — блестящие глаза Алёши, фактически отпущенного на волю, сияли такой радостью, какой давно не замечали в этом так много претерпевшем ребёнке. — Я буду осторожен! Я...

И маленький царевич в порыве детского счастья кинулся наставнику на шею. В этот миг, обнимая своего воодушевлённого воспитанника, Жильяр понял, как невыразимо крепко он связан с этой семьёй — настолько, что готов пойти за них за всех на смерть, если потребуется.

Учитель не предполагал, что пройдёт пара лет, и он уже с другой просьбой касательно своего воспитанника будет обращаться к государю императору. Это произойдёт в 1915 году, в разгар войны с Германией.

* * *

Поводом к началу первой мировой войны послужило убийство сербскими националистами в боснийском городе Сараево наследника австро-венгерского трона эрцгерцога Франца-Фердинанда. Это вызвало взрыв воинственных настроений в Вене, усмотревшей в случившемся удобный повод для «наказания» Сербии, которая противодействовала утверждению австрийского влияния на Балканах. Планы Австро-Венгрии встретили поддержку в Берлине. Десятого июля 1914 г. Австро-Венгрия предъявила Сербии ультиматум, в котором содержались столь унизительные требования, что Сербия заведомо должна была их отклонить. Шестнадцатого июля 1914 г. началась австрийская бомбардировка Белграда. Россия не могла остаться в стороне от конфликта. Государь без колебаний ответил на призыв о помощи сербского королевича-регента Александра и, исчерпав сначала все попытки к сохранению мира, объявил мобилизацию. При общей готовности принять войну и при отсутствии где-либо твёрдой воли её предотвратить она стала неизбежной, и великие державы, связанные взаимными договорами и стратегическими расчётами, одна за другой втягивались в неё. Германия объявила войну России 19 июля, а Австро-Венгрия — 24-го.