Великий полдень - Сергей Морозов

— Ну конечно, ты ведь у нас архитектор с большой буквы, — медленно проговорила она. — Тебя, кроме Москвы, ничего не интересует…

К сожалению, в этот момент я с аппетитом жевал мясо, у меня был полный рот, и я не мог ей возразить. Я только замычал и энергично замотал головой.

— Нет, я же вижу, ты весь в своих мыслях, — сказала Майя.

— Если я и думаю о чем-нибудь, то только о тебе, — признался я, сделав несколько глотков вина.

Она чуть-чуть покраснела. Так трогательно покраснела, как краснеют только молоденькие девушки. Как недавно покраснела Альга.

— Конечно, ты считаешь меня дурой и бездельницей, ни к чему не способной, которая от скуки ищет, чем бы таким умным заняться, — с обидой в голосе проговорила Майя.

— Ничего подобного, — заверил ее я, но, наверное, не слишком убежденно.

Мне и правда казалось, что последнее время Майя, Папина любимица начала жестоко скучать. У нее было довольно хорошее общее образование, но знания не были систематическими, не были направлены в конкретную сферу деятельности или специальность. До недавнего времени, насколько я знал, она вообще не обнаруживала склонностей к чему-либо. Одно время Папа вроде бы пытался приобщить ее к своим делам, сделать своей помощницей, но она не проявила к этому интереса. Потом возникла Альга, и Папа целиком переключился на нее. Мама тоже пыталась вовлечь Майю в свои дела, но, наверное потому, что Мама, взявшись за что-либо, не могла удержаться от того, чтобы потом держать все под личным контролем, Майя осталась равнодушной к подвижнической деятельности родительницы. Не влекла ее и богема. Альга, лучшая подруга полная ее противоположность, похоже, чувствовала себя среди богемы, как рыба в воде, но Майя, даже если бы захотела, не смогла бы безоглядно погрузиться ни в одну музыкальную, киношную или телевизионную тусовку, проникнуться ее интересами, сделаться своей. Она находилась под бдительной опекой Папы и Мамы и с вечно болтавшимися охранниками по бокам, выглядела бы среди богемного люда мягко говоря неорганично. В любой компании люди не находили ничего лучшего, как заискивать перед ней, надеясь с ее помощью заручиться поддержкой Папы и Мамы. Но главное, с тех пор как Папа сделался ее отчимом, она, словно оранжерейное растение, взращивалась и воспитывалась в покое и тишине. Всяческая суета быстро ее утомляла. О мире богемы ей вполне хватало рассказов подруги. Вот поэтому, наверное, Пансион в Деревне вдруг оказался для нее отдушиной, сферой приложения душевной энергии. Стоило дяде Володе обратиться за помощью, как она взяла на себя большую часть организационных и хозяйственных вопросов, и теперь, кажется, была готова ревностно оберегать свои дела от вмешательства родителей. Надо отдать должное Папе и Маме. На этот раз они поступили мудро: мгновенно поняв ситуацию, всецело предоставили дочери самостоятельность, не докучали опекой и советами. Майя поладила с дядей Володей и на радость родителям прекрасно компенсировала его беспомощность в практических вопросах. Я был бы рад отвлечь ее от этих глупостей, но не знал, как.

— Давай выпьем вина, — предложил я и потянулся за бутылкой.

— Ты, пожалуйста, пей, Серж, — поспешно сказала Майя, — а у меня сегодня еще куча дел. Еще нужно переговорить со специалистами, съездить в Деревню.

Я уже жестоко жалел, что оказался таким неделикатным и толстокожим, пренебрег ее предложением насчет моего идейного руководства и, наверное, невольно отпугнул от себя. Может быть, даже обидел… Ясно обидел, болван!

— Хочешь поедем вместе? — самоотверженно предложил я, чтобы как-то загладить свою бестактность, доказать, что ее дела мне отнюдь не безразличны.

Но поезд уже ушел.

— Нет, тебе будет скучно, — решительно возразила Майя. — Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Я решил, что лучше с ней сейчас не спорить, а попытаться вернуть доверие как-то исподволь. Мне хотелось, чтобы она почувствовала мое настроение. Хотелось избавиться от скованности, которая овладела нами. Хорошо бы напомнить ей о «первом случае» и отвлечь от мыслей о черепице, ковровых покрытиях и кафеле. Но, увы, я не знал, как перебросить мостик в нашем разговоре, чтобы снова оказаться в том чудесном летнем дне.

Я отставил бутылку в сторону, но Майя взяла ее, наполнила мой бокал и заставила меня выпить. Я чувствовал, что ее решительный, небрежный тон — лишь защита. Ей как будто было не по себе наедине со мной. В ее тоне, как однажды подметил дядя Володя, действительно проскальзывали покровительственные нотки, она бессознательно подражала Маме.

— Ты еще ничего не сказал, как тебе мои апартаменты, — напомнила она.

— А ты ничего не сказала, как тебе мое мясо, — улыбнулся я.

— О, мясо превосходное!

— И апартаменты тоже превосходные!

Мы молча резали мясо на маленькие кусочки, обмакивали в соус и отправляли в рот. Майя снова наполнила мой бокал и заставила выпить. У меня уже приятно кружилась голова, и я почувствовал, что должен повнимательнее за собой присматривать, чтобы не натворить чего и, паче чаяния, не впрячь телегу впереди лошади.

— Между прочим здесь можно было бы замечательно все устроить, — увлеченно заговорил я, обводя вокруг себя рукой.

— То есть? — рассеянно спросила Майя и машинально огляделась вокруг, явно не понимая, что я имею в виду.

Я ощутил прилив вдохновения. Перед моим мысленным взором уже забрезжили счастливые картины.

— А вот, например, устроить что-нибудь эдакое в смешано-восточном вкусе! — начал я. — Вроде Бахчисарайского дворца в миниатюре. С дивными, родниково-прозрачными фонтанами в виде раскрытых бутонов роз, из золотистого мрамора. Вокруг все устлать натуральными персидскими коврами, поставить курильницы с благовониями и кальяны. Низкие, широкие диваны, обитые цветным атласом. Парчовые подушки с кистями. Золоченые клетки с соловьями и синими дроздами. Лазурные потолки, украшенные белой вязью орнаментов. Пусть тихо-тихо звенит ориентальная музыка, какие-нибудь примитивные тягучие пьески заунывного дребезжащего сетара в сопровождении флейт. Кухню можно было бы тоже переделать под стать всему остальному. Здесь должны витать густые ароматы. Пусть пахнет пловом, ячменными лепешками и сушеными абрикосами. Печку можно отделать изразцами, по полу пустить мозаику. На смотровой площадке разбить чудесный тенистый садик с карликовыми кипарисами, ливанскими кедрами и смоковницами… В общем, — продолжал я, потянувшись за табакеркой, — устроить мирное, уединенное жилище, из которого даже не захочется никуда выходить. Настоящую башню из слоновой кости… — Я втянул в левую, а затем в правую ноздрю ароматный табак и посмотрел на широкие окна, за которыми стоял густой туман. — А когда туман рассеется, — проговорил я, очарованный собственными фантазиями, в которых, однако, я был уверен, не содержалось ничего маниловского, наоборот, все это можно было воплотить в реальность, — из этого божественного гнезда откроется взгляд на окружающие просторы! И весь мир начнет вращаться вокруг…

Несмотря на возвышенное состояние души, я все-таки умолчал о самом главном: о том, что здесь, у Бога за пазухой, в эдемском уединении будут наслаждаться жизнью два счастливых человека — она и я. Впрочем, после истории с запиской мне стало казаться, что теперь ни к чему объяснения, что теперь мы способны понимать друг друга без слов.