Византия в эпоху иконоборчества - Алексей Величко

Однако и в центральной части Алжира возникло сразу несколько самостоятельных берберских княжеств, исповедующих неортодоксальный Ислам. Главное из них в 761 г. основал в Тахарте (Тиарете) Абдаррахман ибн Рустам, этнический перс, изгнанный из Кайрувана. Местные хариджиты нарекли его имамом и признали власть Абдаррахмана наследственной. Поощряя торговлю, опираясь на тороватых персов, Рустамиды быстро распространили влияние «республики купцов» на Испанию и Ирак. Привлеченные ростом благосостояния местного населения, в Тахарт толпами потянулись эмигранты. Халиф не имел никакой власти над этим государством, и его имя даже не произносилось во время пятничных молитв в мечетях Тахарта.

Еще далее на Запад проживали дикие горцы, рано принявшие Ислам, но также придавшие ему еретические черты. Еще в 740 г. здесь вспыхнуло восстание, вследствие которого мятежные племена захватили Танджер. И хотя возникающие здесь государства являлись скоротечными — племена группировались и распадались с калейдоскопической быстротой, одно из них окрепло и превратилось в цветущую республику со столицей в городе Фес[192].

Вообще, к слову сказать, начинающаяся эпоха кардинально меняла политическую картину мира. Отныне уже не христиане противостояли мусульманам; вследствие иконоборческого раскола франки Карла Мартелла начали налаживать осторожные дипломатические связи с Аббасидами против Константинополя и Испанских Омейядов. А императоры Исаврийской династии смогли заполучить верного союзника в лице хазар, доставлявших арабам неимоверные трудности в обороне восточных владений[193].

Наконец, кое-как преодолев внутренние междоусобицы и стабилизировав дела, сарацины усилили натиск на западные границы своего Халифата. Арабы вновь побеспокоили Сирию, но многочисленная римская армия во главе с иконоборцем Михаилом Лаханодраконом и Артаваздом Армянином, совместно с приданными им войсками Тацана Вукелларийского, Каристиротцы Армянина и Григория Опсикийского, всего, как говорят, до 100 тысяч солдат (что, впрочем, маловероятно), окружила город Германикею. Они захватили богатую добычу и наверняка завладели бы самим городом, если бы арабы тайно не вступили в сговор с Лаханодраконом, купив его пассивность.

Предатель отступил от города и занялся грабежом окружавших поселков, дав передышку врагу. Правда, это не надолго спасло арабов — в этом же году произошло большое сражение, в котором сарацины потеряли пять знатных эмиров и почти 2 тысячи воинов. В довершение всего византийцы захватили город Самосату. А возвращаясь, они захватили с собой сирийских несториан, не желавших оставаться под властью мусульман, и по приказу царя переселили их во Фракию[194].

Желая взять реванш, в следующем, 779 г. арабы вновь пересекли границу, дойдя до города Дорилеи. Ими командовал Хасан ибн Кахтаба, под рукой у которого находилось 30 тысяч вооруженных воинов, не считая добровольцев из числа местных жителей. Но Лев IV опять продемонстрировал блестящий талант стратега — здраво оценив ситуацию, он приказал своим войскам не вступать в большие сражения, чтобы сберечь армию, и обратил внимание на уничтожение арабских коммуникаций. В результате арабы простояли у Дорилеи 17 дней, потеряли множество вьючных животных и лошадей из-за отсутствия провианта, а затем с большими потерями вернулись обратно, терзаемые конными римскими отрядами, доставлявшими им большие неприятности. Мусульмане также попытались овладеть городом Аморией, но безрезультатно.

В 780 г. Арабский халиф аль-Махди Мухаммад ибн Абдулла (775–786) сменил тактику, начав строительство по линии границы множества небольших крепостей, должных служить опорными пунктами арабам в войне с Византией. Обеспечивали существование этих крепостей, протянувшихся от Сирии до Армении, газиты и мурабитуны, которым с другой стороны противостояли византийские акривиты — иррегулярные части из числа местного населения, для которых это был и образ жизни, и источник средств продолжения рода.

Попутно халиф направил своего сына Харуна, будущего наследника престола, к римским границам. 15‑летний принц, окруженный опытными военачальниками, без поражений провел поход, хотя и удовольствовался весьма скромными успехами. Ему удалось овладеть всего лишь городом Самалу, жителей которого юный полководец, сдержав слово, не казнил, а переселил в Багдад. Эта победа стоила сарацинам больших потерь, зато Харун получил первое боевое крещение[195].

Сам же халиф, пренебрегая словом, ранее данным христианам, устроил настоящие гонения на них в Дамаске и Иерусалиме. Он приказал своим чиновникам возмущать рабов, проживавших у богатых христиан, против своих господ, и с легким сердцем допустил ограбление бандитами православных храмов. Многие христиане, не желая переходить в Ислам, приняли мученический венец, включая жену архидиакона Эмессы и его сына Исаю. Но Бог не бывает поругаем, и вскоре халиф узнал горькую весть: его сын Осман погиб, а арабское войско, вторгнувшееся в Империю, разбито в сражении, в котором византийцами командовал полководец Лаханодракон.

Последний год жизни Льва IV был богат и другими событиями. 6 февраля 780 г. умер Константинопольский патриарх Никита, и на его место назначили Павла IV (780–784), киприота, известного своей ученостью. Наверняка этот выбор состоялся под сильным нажимом императрицы, поскольку новый архиерей столицы был известен почтением к иконам. Впрочем, патриарха Павла едва ли можно упрекнуть в идейном ригоризме. Как рассказывают, он умудрялся угодить и императору, и императрице. Своим иконопочитанием он нравился царице и в то же время письменно обязался перед царем не почитать икон[196].

Но эта политическая победа дворцовых иконопочитателей имела и обратную сторону — резко восстали иконоборцы, которых при царе было множество. Некоторые близкие царю люди, являвшиеся противниками иконоборцев, были оклеветаны родственниками Льва IV. «Заговорщиков» высекли, постригли в монахи и сослали в дальние края, где один из них, бывший постельничий Феофан, сделавшись исповедником, принял мученический венец. Но и другие впоследствии прославились своей подвижнической жизнью. Как обычно, расправу с приверженцами святых икон приписали царю и его «дурному нраву», который, однако, на самом деле был поставлен перед фактом необходимости наказывать людей, чья вина считалась доказанной. Едва ли этот прецедент можно квалифицировать как попытку царя восстановить агрессивную церковную политику своего отца, поскольку он изначально исповедовал нейтральную линию поведения, не разрешая иконопочитания, но и не запрещая его окончательно.