Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Я не один.

— А как же папа?.. Он тебя любит. Нельзя просто взять и уехать, ничего ему не сказав. Это несправедливо.

— Насчет папы я согласен. Но ни слова Сесиль.

Я злился, но был бессилен. Низко скрывать новость от Сесиль, но, если я все ей расскажу, потеряю брата. Он сделал выбор не в пользу Сесиль. Я чувствовал себя замаранным, я попал в западню, и это меня бесило. Будь я посильнее, набил бы Франку морду. Логика — не мой конек. Я никогда не понимал, как можно говорить одно, а делать совсем другое. Клясться, что любишь, и ранить любимого человека. Дружить и легко забывать о друге. Принадлежать к одной семье и ничего не знать друг о друге. Провозглашать высокие принципы и не следовать им, утверждать, что веришь в Бога, и поступать так, словно Его нет, мнить себя героем и поступать как сволочь.

Пить Игорь не любил — алкоголь плохо на него действовал, — а если такое все-таки случалось, начинал философствовать, ненавидя и философию и философов.

— Не стоит заноситься, — говорил он, — чтобы не было больно падать.

В ту ночь он вернулся в больницу «Питье» на бровях и получил выволочку от старшей медсестры, подавлявшей коллег ростом и высокой прической. Ей не было дела до встречи Игоря с соотечественником, она пригрозила, что напишет на него докладную за «оставление поста и пьянство на работе». Игорь расхохотался даме в лицо и пошел за вещами, чтобы навсегда покинуть тошнотворную юдоль страданий, но тут увидел в коридоре каталку, на которой лежал давешний пассажир Виктора. К нему так никто и не подошел. Все дежурные врачи были заняты, заведующий отделением приходил в восемь утра, так что несчастный, лежавший без сознания человек был обречен на смерть. Игорь проверил зрачки, посчитал пульс и измерил давление. Сломанный нос мешал человеку дышать, у него была сломана нижняя челюсть, выбито несколько зубов, лицо покрывала корка засохшей крови. Игорь попробовал разжать ему челюсти. Мужчина застонал. Игорь вытащил изо рта осколки зубов и освободил трахею. Взял ножницы и разрезал одежду, чтобы проверить состояние грудной клетки. Бугор в районе солнечного сплетения указывал на перелом ребер. Появилась медсестра:

— Что вы делаете? Прекратите немедленно! Это безумие! Вы не имеете права!

— Я врач! У этого человек гемоторакс. Он умрет, если не поставить плевральный дренаж. Несите трубку. Мне понадобится йод и ксилокаин.

— У меня нет анестетика.

— Обойдемся.

Игорь не без труда раздел своего пациента. Вернулась сестра с йодом и полужесткой трубкой с зажимной муфтой:

— Больше ничего нет.

— Помогите поднять его. Держите под мышками и подпирайте.

Они усадили так и не пришедшего в сознание мужчину, Игорь протер ему спину спиртом, выбрал точку между первым и вторым ребром и твердой рукой воткнул иглу. Пациент вздрогнул, но сестра не дала ему упасть, чтобы Игорь успел откачать кровь. Вся процедура продлилась десять минут, потом Игорь резко выдернул иглу и занялся другими ранами. Медсестра побежала к телефону, набрала номер и принялась орать в трубку, грозя невидимому собеседнику полицией, если он не появится через пять минут. Кроме того, она пообещала вырвать ему глаза.

— Кровотечение не останавливается, — сказал подошедший Игорь. — Необходима срочная торакотомия. Если не прооперируют они, это сделаю я — с наркозом или без.

Ровно через пять минут появились два интерна и повезли пациента в операционный блок. Сестра повернулась к Игорю. Он был бледен, выглядел смертельно уставшим, его одежда промокла от крови.

— Почему никто не знает, что вы врач?

— Я санитар.

— Не беспокойтесь, я не стану докладывать об… инциденте.

После секундного колебания Игорь пожал плечами:

— Для меня все кончено. Счастливо оставаться.

Он вышел из приемного отделения, бросил халат в мусорный бак и отправился в «Аустерлицкую пушку» выпить последний за день кофе с кальвадосом. Расплатившись, достал из кармана пачку «Житан», на которой записал телефон Виктора Володина, и, несмотря на поздний час, позвонил ему:

— Я согласен. Когда выходить на работу?

— Для начала поездишь со мной, я все тебе объясню. По рукам?

— Конечно.

— Встретимся завтра, что я говорю — сегодня, в семь вечера, на площади Нации у пивной «Ле Руаль». Знаешь это место?

— Найду. Спокойной ночи, Виктор Анатольевич.

— И тебе, Игорь Эмильевич. Сладких снов.

* * *

Игорь без малейших сожалений расстался с работой санитара. Сняв халат, он поклялся себе, что ноги его больше не будет в больнице и рядом с пациентами. В тот же вечер началась его новая — счастливая — жизнь водителя такси.

Виктор был ужасно болтлив. В его компании можно было не утруждать себя поиском темы для разговора — он вел беседу один. Сидя на переднем сиденье, Игорь вместе с потрясенными пассажирами-англичанами слушал рассказ о том, как «граф» едва не стал участником убийства Распутина вместе с кузеном Феликсом Юсуповым. Он якобы сильно простудился во время тайного сборища в холодном коридоре, заработал ужасный бронхит, и его жена графиня Татьяна, дочь эрцгерцога Орлова и родственница Растопчиных, не позволила ему покинуть розовый особняк на набережной Невы. Такси стояло на Вандомской площади у отеля «Риц», счетчик работал… «Выступление» продлилось час двадцать минут и не стало рекордом Виктора Володина. Этого человека никто не назвал бы вралем или выдумщиком — он был рассказчиком, и каким! Виктор украшал свои истории неожиданными или неизвестными деталями, делал пикантные или скабрезные уточнения, что заставляло слушателей безоговорочно верить его словам. Если клиенты того заслуживали, то есть были англичанами или американцами, Виктор доставал из бардачка кусок лилового, с золотым шитьем, бархата, благоговейно его разворачивал и как величайшую тайну демонстрировал богатым туристам инкрустированный бриллиантами казачий кинжал, пронзивший сердце Распутина. При этом он говорил, что кинжал — подарок Юсупова, залог вечной дружбы. Зачарованные англичане не только платили астрономическую сумму за поездку на такси, но и давали щедрые чаевые «этому несчастному аристократу, жертве большевистских зверств». Смутить Виктора было невозможно, ни один англичанин не мог устоять перед его напористостью.

Как-то раз пассажир спросил Виктора, сколько ему было лет в момент убийства Распутина. В вопросе не было ни малейшего подвоха. Виктор лучезарно улыбнулся, делая в уме подсчеты:

— А сколько вы мне дадите сейчас, сэр?

— Думаю, пятьдесят пять. Значит, в тысяча девятьсот шестнадцатом, в год убийства Распутина, вам было шестнадцать.

— Вы очень любезны, милорд. Жизнь жестока. Через два месяца мне исполнится семьдесят один год, но я вынужден работать, чтобы кормить семью.

— Черт побери, вы отлично выглядите!