Матильда Кшесинская. Воспоминания - Матильда Кшесинская

Во время этого сезона в Париже Николай Дмитриевич Бенардаки, богатый русский грек, женатый на красавице Марии Павловне, рожденной Лейбрюк, устроил великолепный спектакль у себя в особняке, где была сцена и места для публики, как в театре. Я танцевала с Н. Легатом «Ноктюрн» Шопена. На том же вечере выступали Шаляпин и Смирнов. Великий Князь Павел Александрович присутствовал со своей супругой, тогда носившей имя графини Гогенфельзен. После представления был подан роскошный ужин, за которым хозяин произнес замечательно остроумную речь.

В этом же сезоне, когда я танцевала в Опера, С. П. Дягилев давал свой первый оперный сезон, также в Опера, и мне посчастливилось присутствовать на первом представлении «Бориса Годунова» с Ф. И. Шаляпиным в роли Бориса. Я никогда не забуду этого спектакля. Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищенная пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень Царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: «Видишь, вон там, в углу», как будто и на самом деле там было привидение. Такова была игра Шаляпина, что он загипнотизировал весь зал, и всем стала мерещиться тень, которую будто бы видел Годунов. Нас, русских, больше всего поразило то, что холодная публика Опера, которую вообще очень трудно расшевелить, оказала в этот вечер артистам такой прием, о котором и до сих пор все современники вспоминают как о большом событии.

С. П. Дягилева я видела почти каждый день, и он был счастлив, что его первый сезон оказался таким удачным и что русская музыка имела такой успех. Он уже мечтал на будущий год устроить смешанный сезон оперы и балета.

Известная всему Парижу тех времен княгиня Лобанова-Ростовская, проживавшая там постоянно, пригласила меня и Андрея, а также Федора Ивановича Шаляпина завтракать в Кафе де Пари.

После окончания сезона я поехала с Андреем и Вовой в Остенде купаться в океане, немного отдохнуть и доставить, главным образом Вове, развлечение на берегу моря. Потом мы все вернулись домой, в Россию, в начале июля.

Ко времени моего возвращения домой Вацлав Нижинский совершенно поправился. Я могла начать с ним репетировать балеты для предстоящих летом красносельских спектаклей и осуществить таким образом мое первое пожелание поддержать молодой талант и дать ему сразу положение на сцене. Я уже тогда чувствовала, что его будущее будет блестящим. С этого времени началась его совершенно исключительная карьера.

Во время красносельских спектаклей я могла убедиться, что Нижинский не только отличный танцовщик, но и чудный кавалер, и я решила его приглашать, когда только будет случай. Я была первой артисткой, выступившей с ним на сцене как партнерша, и об этом часто упоминалось в газетах и в книгах по балету. Нижинский был, кроме того, чудным мальчиком, милым, симпатичным, очень скромным, что придавало ему много обаяния. Он очень ко мне привязался.

Мне доставляет огромное удовольствие и моральное удовлетворение отметить, что Вацлав Нижинский глубоко ценил все, что я сделала для него, с самого начала его карьеры, и остался благодарен мне до конца. В знак признательности он мне подарил чудный образ, сделанный из перламутра, с серебряным кругом сияния над ликом. В выборе этого подарка отразилась его благородная душа. Этот образ я поместила в киоте, в моей спальне, и устроила сзади освещение, что еще больше выделяло его замечательную работу. Из многих ценных вещей, которые я потеряла во время революции, о потере этого образа я особенно жалею, так как это было воспоминание о прекрасных днях моей артистической карьеры и о добром, благородном и благодарном артисте, который так рано покинул сцену, когда он мог столько еще дать для искусства. После этого сезона мне пришлось часто потом выступать с Нижинским в Петербурге и в Москве, куда я ездила участвовать в разных бенефисах.

Пока Анна Павлова была еще в Петербурге, у меня возникла мысль пригласить всех балерин и лучших солисток принять участие в гран-па в балете «Пахита». Обыкновенно это па танцевали балерина и лучшие солистки, но, чтобы придать ему особый блеск, я пригласила А. Павлову, Т. Карсавину, О. Преображенскую, В. Трефилову и других лучших танцовщиц.

Это было совершенно исключительное представление, выход каждой артистки сопровождался громом аплодисментов. В обыкновенных представлениях вариацию танцует только балерина, но для этого раза я просила каждую станцевать вариацию по своему выбору. Конечно, это придало еще больше блеску, так как у каждой артистки была своя выигрышная вариация, в которой она могла пленить. Однако и тут дело не прошло гладко. Одна из приглашенных мною артисток, желая выделиться перед остальными, подстроила себе через друзей исключительный прием, хотя и не была лучше других. Все это поняли, и вышло неудобно для нее.

В этот вечер после спектакля я устроила ужин у Кюба для первых артисток, которые любезно согласились принять участие в спектакле и танцевать со мною. Приглашены были на ужин исключительно только дамы, мужчины не имели права подходить к столу до окончания ужина. Я заказала круглый стол, чтобы удобнее было рассадить всех. Ужин был накрыт посреди зала и, конечно, обратил на себя всеобщее внимание. Когда подали кофе, было разрешено кавалерам подсесть к столу, и я всех угостила шампанским. Один из присутствующих балетоманов взял тарелку и стал собирать мелкую серебряную и медную монету, не говоря, зачем он это делает, но вскоре загадка разъяснилась: я получила от него серебряную тарелку работы Фаберже, к которой были припаяны все собранные в тот вечер монеты с соответствующей надписью в память моего ужина.

Между тем С. П. Дягилев, триумфально закончив свой сезон Русской оперы в Париже, задумал организовать на следующий год наравне с оперным сезоном и балетный. По этому поводу он обратился ко мне за советом и помощью, пригласив меня участвовать. Больше всего интересовал Дягилева вопрос о покровительстве и о казенной субсидии. Сергей Павлович хотел просить Великого Князя Владимира Александровича взять этот предстоящий сезон под свое высокое покровительство и, зная мои добрые отношения с Великим Князем, надеялся, что я окажу ему в этом свое содействие. Второй вопрос касался казенной субсидии в размере 25 000 рублей, и в получении ее он тоже просил моего содействия.

Во время предварительных переговоров с Дягилевым 4 (17) февраля внезапно скончался Великий Князь Владимир Александрович, еще сравнительно молодым, ему не было шестидесяти двух лет. Его кончина тем более поразила меня, что я знала от Андрея, что за два дня до того, 2 февраля, в день Сретения, он был в Зимнем дворце на храмовом празднике Малой церкви вместе с Андреем и ровно ничего не предвещало его ранней кончины. Я лично потеряла в нем близкого друга, которого я прямо обожала. Он столько раз мне оказывал сердечное внимание в тяжелые дни моей жизни и нравственно поддерживал, когда мне бывало особенно тяжело. Последней музыкой, которую он мне прислал, как будто предчувствуя что-то грустное, был «Valse triste» Сибелиуса, который я так и не успела поставить для танца. Много слез я пролила в эти горестные для меня и для моего бедного Андрея дни.