Матильда Кшесинская. Воспоминания - Матильда Кшесинская

В этом году минуло десять лет моего знакомства с Андреем, и он подарил мне 22 июля, в этот памятный нам обоим день, изумительно красивую вещь: два больших сапфира-кабошона в бриллиантовой оправе. Фаберже, у которого эти камни были куплены, мне по секрету говорил, что эти сапфиры происходят из знаменитой сапфировой парюры Герцогини Зинаиды Лейхтенбергской, жены Герцога Евгения Максимилиановича Лейхтенбергского.

Я очень любила принимать у себя великих наших артистов драматической труппы Александринского театра Варвару Васильевну Стрельскую и всеобщего друга Костю Варламова. Обедать с ними было одно наслаждение, их юмор был совершенно исключителен, и все время стоял непрерывный смех за столом. За закуской, когда я обращалась к Стрельской с вопросом: «Вы пьете водку?» – и, предлагая ей первую рюмку, спрашивала: «Одну?» – она отвечала: «Одну… две… три… четыре, пять, шесть, семь» – и т. д. до бесконечности. Конечно, самое главное заключалось в интонации и выражении лица.

Костя Варламов был известен своим хлебосольством и в особенности своими «капустниками», которые он устраивал у себя. У него был знаменитый карлик, который подавал к столу. Раз мы целой компанией на велосипедах отправились из Стрельны к нему в Павловск обедать. Веселье было бесконечное, налопались мы здорово, но и устали также немало. Но, что было хуже всего, это что после столь обильного обеда надо было возвращаться домой опять на велосипедах, а это было далеко, верст пятьдесят туда и обратно, не менее. Иногда Варламов и ко мне в Стрельну заглядывал и приезжал всегда на своем извозчике.

Летом этого года до нас дошла печальная весть, что в Гурзуфе 2 (15) июня 1910 года скончался Мариус Иванович Петипа на восемьдесят восьмом году жизни. Родился он в Марселе 11 марта 1822 года.

Вся моя театральная карьера до появления Фокина связана была с Петипа, который был всемогущим балетмейстером в течение более чем полувека. Балеты даже такого замечательного балетмейстера, как Лев Иванов, должны были получить одобрение Петипа, который по желанию Двора сохранил свое звание главного балетмейстера и тогда, когда уже в преклонных годах должен был оставить работу. Его балет «Дочь фараона», который стал моим любимым и в котором выступал мой отец, сразу дал Петипа успех и имя в России, куда он приехал по приглашению Дирекции Императорских театров 24 мая 1847 года после нескольких лет службы в Испании. Мне приходилось встречаться с ним только на сцене. Отлично помню его клетчатый плед и посвистывание и то, как он давал нам заранее им заготовленные указания на репетициях, совершенно отличаясь этим от фокинской манеры многое придумывать в самом азарте репетиций. Личных отношений у меня с ним не было – он не бывал у меня, и я не бывала у него. Но во все время нашей совместной работы на сцене у нас не было с ним ни одного столкновения, и я не могу вспомнить ни одного неприятного слова или выражения с его стороны. Он очень ценил меня как танцовщицу, и работать с ним мне было всегда легко. Смерть его обозначала уход в перспективу истории одного из самых выдающихся деятелей балета XIX века, чье имя связано со всей жизнью русского балета и чьи создания сохранили свое обаяние до наших дней. Естественно, это было для меня горем, так как с ним уходили воспоминания моей юности.

Сезон 1910/11 года был исключительно веселым: много обедов, ужинов и маскарадов. Маскарады я очень любила и забавлялась на них от души, интригуя всех и вся, под маской с густой вуалью и в домино.

В это время моим милым поклонником был Владимир Лазарев, почти что еще мальчик. Его сестра, красавица Ирина, впоследствии графиня Воронцова-Дашкова, сводила всех с ума.

Мое знакомство с Володей Лазаревым, как мы все его называли, было презабавным. Произошло оно на одном маскараде в Малом театре, куда я была приглашена продавать шампанское. У меня в этот вечер был очень красивый туалет: черная атласная обтянутая юбка, лиф – белого шифона, косынкою прикрывавший плечи и талию, большое декольте, а сзади ярко-зеленый громадный бант бабочкой. Это платье было из Парижа, от Берр. На голове – венецианская сетка из искусственных жемчугов, опускавшихся на лоб с прикрепленным сзади пучком белых перьев «паради». Я надела свое изумрудное колье, а на корсаж – огромную бриллиантовую брошь со свисавшими, как дождь, бриллиантовыми нитями и прикрепленным в середине крупным изумрудом и бриллиантом яйцевидной формы; я имела шанс понравиться публике.

На вечере я сперва появилась в черном домино, под маской с густым кружевом, чтобы меня не узнали. Единственно, что было видно сквозь вуаль, – это мои зубы и то, как я улыбалась, а улыбаться я умела.

Я выбрала предметом своей интриги именно Володю Лазарева, который меня поразил своим почти детским видом и веселостью. Зная более или менее, кто он такой, я стала возбуждать его любопытство, и, когда увидела, что он действительно заинтригован, я скрылась в толпе и, незаметно выйдя из зала, пошла переодеваться в вечернее платье. Затем я вернулась на бал и прошла прямо к своему столу продавать шампанское, делая вид, что я только что приехала. К моему столу подошел Володя Лазарев, не будучи со мной знаком. Он, конечно, меня не узнал. Но беда была в том, что, когда я была под маскою, он обратил внимание на мои зубы, которые были видны сквозь вуаль, и все повторял: «Какие зубы… какие зубы…» Я, понятно, боялась теперь улыбаться, подавая ему вино, но, как я ни старалась сдерживаться и делать серьезное лицо, я все же улыбнулась, и тут он меня моментально узнал: «Какие зубы!» – крикнул он от радости и расхохотался от души. С тех пор мы стали большими друзьями, вместе веселились, вместе пережили революцию, вместе бежали из России и встретились снова в эмиграции старыми друзьями. В это время Володя Лазарев не жил в самом Петербурге и только наезжал в город, и я ему подарила свою фотографию с надписью: «Кого-то нет, кого-то жаль, к кому-то сердце тянет в даль». Странно, но Лазарев меня очень полюбил, хотя он относился к тем мужчинам, от которых этого можно было всего менее ожидать.

Среди моих многочисленных друзей Михаил Александрович Стахович занимает особенное место. Я его очень ценила за его ум, остроумие и за его большой шарм. Он был в то время уже немолод, но полон жизни и уверял, что влюбился в меня как мальчишка. Каждое воскресенье он считал своим долгом бывать в балете, когда я танцевала, и, когда его спрашивали знакомые, куда он спешит, он отвечал: ко всенощной, прибавляя, что для него воскресный балет как по субботам – всенощная. Меня очень забавляло, когда после ужинов, которые устраивались по окончании спектаклей, он меня провожал в моем автомобиле домой, и я его выпускала посреди Троицкого моста, а потом смотрела, как он стоял долго на месте, глядя на удалявшийся экипаж. М. А. Стахович до своего знакомства со мною не был балетоманом, но после – не переставал ходить в балет. Раз он мне поднес цветы на сцену с приколотой карточкой, на которой нарисовал несколько начальных нот из арии Зибеля из оперы «Фауст»: «Расскажите вы ей, цветы мои…»

Двенадцатого декабря 1910 года, в бенефис П. А. Гердта, по случаю пятидесятилетия его службы давали балет «Синяя Борода», в котором я принимала участие. В этом балете был сделан для меня новый парик с пробором посредине, и это так всем понравилось, что меня уговорили и в жизни носить такую прическу. С тех пор я всегда так причесывалась.