Настоящее прошлое. Крушение империи - Роман Злотников

Если честно – я напрягся… Ранее мне ни с чем подобным сталкиваться не приходилось. Ну нечему в моей прошлой жизни в это время было настолько сильно завидовать. В той жизни я за границу первый раз выехал только в две тысячи третьем. А до того носил, что висело в магазинах, или то, что удавалось достать. Ну и иногда то, что смогли сшить. Одна из моих бабушек работала приемщицей в ателье (да-да, с зарплатой сорок пять рублей в месяц, откуда и знаю), так что если удавалось «достать» приличную ткань (просто «купить» в СССР всегда были большие проблемы), мы кое-что заказывали. Так, например, одни из моих первых «джинсов» были именно что сшиты в ателье из какой-то синей дерюги, очень слабо похожей на классический «деним». Но в темноте и издали изделия «Леви Страуса» кое-как напоминали… А в отпуск мы ездили с родителями на юг «дикарями», останавливаясь в кемпингах под Евпаторией, которые растянулись аж на тридцать километров – от памятника Евпаторийскому десанту и до самого города, либо, если с деньгами по каким-то причинам было туго, выцыганив в профсоюзе путевку в какие-нибудь подмосковные дома отдыха на Угре или Оке. Так что все мои изменения во внешнем облике и транспортном средстве происходили у меня тогда, так сказать, «вместе со всем советским народом». Ну и потом постсоветским. И тогда, когда про всякие идеологические наезды уже все давно забыли. Потому как КПСС к тому моменту давно приказала, так сказать, долго жить. Сейчас же она была еще в полной силе… Ну а в этой жизни до сего момента я был в когорте, так сказать, обласканных властью. Вследствие чего наезжать на меня было себе дороже… Впрочем, поскольку, как выяснилось, это было, так сказать, инициативой снизу, пусть и милостиво одобренной, шанс как-то вывернуться имелся. Будь это прямое указание «сверху», я бы и дергаться не стал. Бесполезно! Но раз дело не в этом, а в том, что на моем примере дать укорот неким другим «молодым да ранним» решил кое-кто из местных – шанс есть. Тем более что мне было за что сражаться. Поскольку разворачивающееся действие грозило мне не только проблемами с текущими заработками, но и кое-чем более серьезным.

Дело в том, что в преддверии выпуска я озаботился поисками места работы. Потому как просто «уйти в писатели» и жить с гонораров пока было невозможно. Из-за того, что в системе советского образования существовала такая вещь как «отработка». Мысль в принципе была здравой. Типа, государство потратило на тебя время и деньги (хоть образование и бесплатное, но это ж только для студента, а государству ведь пришлось построить здания, платить зарплату преподавателям, оснастить лаборатории, закупить учебники… ну и так далее) – изволь отдать ей потраченное, работая на том месте, куда оно тебя определит. Но, как обычно, здравая мысль была напрочь убита криворуким воплощением. Потому что никто и никогда не собирался использовать выпускников в соответствии с их талантами и способностями. С помощью распределения просто-напросто затыкали самые зияющие и глухие дыры, образовавшиеся в процессе партийного руководства всеми сферами жизни страны. От науки и промышленности до образования… То есть для нас с Аленкой распределение, скорее всего, означало, что мы с ней поедем преподавателями английского, немецкого или французского языка куда-нибудь в школу-интернат для малых народов Севера в Ямало-Ненецком автономном округе. А у меня, естественно, на ближайшие годы были совершенно другие планы. К тому же мы с женой собирались в выпускном году завести ребенка. Ну или в начале следующего. Как случится… И я бы хотел, чтобы она рожала в каком-нибудь хорошо оборудованном роддоме, а не в полуубитой районной больнице. Увы, несмотря на декларируемую заботу о человеке, райбольницы в СССР по большей части представляли из себя весьма печальное зрелище.

Поэтому я и озаботился тем, чтобы на меня лично пришел вызов именно с того места, на которое я хотел устроиться. А Аленка уже пошла бы за мной «прицепом». Тем более что, по нашим планам, она к тому моменту должна была уже быть глубоко беременной. А куда еще ждать-то? Универ закончим – и вперед. Тем более что я все-таки рассчитывал на то, что мне удастся запустить теломерную терапию гораздо раньше. Хотя бы и в очень ограниченных масштабах. То есть только для себя и самых близких. Но для этого к тому моменту все наши дети уже должны родиться и хоть немного подрасти, дабы выйти из возраста грудного кормления.

Изначально вариантов было несколько. Самым первым была аспирантура. Но, если честно, этот вариант привлекал меня не очень. Все-таки диссертация – дело очень затратное по времени. Так что, пойди я по этому пути – времени на книжки у меня оставалось бы немного. А ведь грядет хозрасчет! И у меня по этому поводу образовались кое-какие планы, способные дать мне возможность сильно стартануть уже в постсоветском пространстве. Второе – остаться преподавателем на кафедре. Этот вариант был намного лучше… но конкуренция здесь была также намного выше. То есть несмотря на то, что я был не только отличником, но и членом партии, а еще и олимпийским чемпионом и Героем Советского Союза, особенных шансов сделать это у меня не было. Ибо в нашем вузе все было в точности по анекдоту: «Дедушка, а я полковником буду? Будешь внучек! У тебя ж дед полковник! А генералом? Нет, внучек, у генерала собственный внук имеется». Ну да, для этого нужен был тот самый вездесущий «блат», которого у меня, несмотря на все мои регалии, после фиаско в Кошице для данного варианта было, увы, недостаточно. Ленинград не резиновый, университет тоже, а у завкафедрами, деканов и ректора свои дети, внуки и племянники имеются.

Так что я старательно искал новые варианты. И вот полгода назад, совершенно неожиданно для меня, подвернулся такой, который мне показался близким к идеалу. Но, увы, шанс туда устроиться имелся только с, как это сейчас называлось, «идеальной анкетой». Любое же взыскание напрочь обнуляло все мои усилия. Особенно если это взыскание будет по партийной линии. Потому как частью будущих моих должностных обязанностей являлась работа с иностранцами. А в СССР на официальном уровне считалось, что подпускать к иностранцам кого-то не слишком идейно стойкого и недостаточно «беззаветно преданного идеалам коммунизма» совершенно невозможно. Какие бы высокие профессиональные компетенции у него при этом ни были… Вероятность же того, что, если рассмотрение моего персонального дела состоится по привычным для этого времени лекалам, я это взыскание получу, была очень большой. Почти стопроцентной. Потому как «персональное дело» практически всегда заканчивается неким обязательным приговором. Нет, не расстрелом, конечно, тут разоблачители «сталинского беззакония» довольно сильно перегибали палку. Да и сам Иосиф Виссарионович уже давно почил в бозе. Но кое-что из его наследия, пусть и в ослабленном виде, до сих пор продолжало действовать. Например, то, что «партия не может ошибаться»! А члены парткома, собравшиеся рассмотреть персональное дело некоего имярека, автоматически становились этой самой «партией». Ни больше ни меньше. Ну знаете, как римский папа, когда он начинает говорить от имени церкви, сразу же становится непогрешим. Вот и тут где-то так же… Так что то, что партком принял-таки решение рассматривать «персональное дело», означало, что главное решение – «виновен», уже принято. Остались лишь мелкие детали – определиться с тем, в чем и насколько виновен и как его наказать. Вследствие чего любые попытки оправдаться в большинстве случаев обычно приводили к тому, что наказание резко ужесточалось. Типа, виновный не осознал, не разоружился, так сказать, перед партией – значит усугубил уже зафиксированную вину!