Мамочка и смысл жизни. Психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом

– Мне не следовало вообще отходить от его кровати. Я должна была относиться к нему нежнее, внимательнее, быть ближе.

– Наверное, вина – это средство отрицания смерти, – убеждал я. – Возможно, подтекст твоего «Я должна была сделать больше» такой: если бы все пошло по-другому, ты бы смогла предотвратить его смерть.

Возможно также, что отрицание смерти было подтекстом многих ее заблуждений: она – единственная причина смертей тех, кто любил ее; она несет несчастье, от нее исходит черная, ядовитая, смертельная аура; она зло; ее любовь убивает; ее постоянно что-то или кто-то наказывает за непростительные ошибки. Наверное, все эти заблуждения должны были скрыть жестокие факты жизни. Если она на самом деле проклята или несет ответ за все эти смерти, это должно значить, что смерть не неизбежна; что у нее есть причины, которых можно избежать; что жизнь не каприз; что человек не является заброшенным в этот мир одиночкой; что есть какой-то закон, хотя и непостижимый, космический паттерн; и что Вселенная наблюдает за нами и судит нас.

Временами Ирен могла говорить открыто о возникающем страхе и переформулировать причины своего отказа от новых знакомств, особенно с мужчинами. Раньше она утверждала, что избегает встреч, в том числе встреч со мной, чтобы избежать боли очередной потери. Теперь она предполагала, что боялась не столько потери других, сколько напоминания о быстротечности жизни.

Я познакомил ее с некоторыми взглядами Отто Ранка на людей со страхом смерти. Говоря, что «некоторые индивиды отказываются от ссуды жизни, чтобы не быть в долгу перед смертью», Ранк, экзистенциально ориентированный ученик Фрейда, предельно точно описал дилемму Ирен. «Посмотри, как ты отказываешься от жизни, – упрекал я ее, – бесконечно глядя в окно, избегая любви, избегая встреч, погружаясь в то, что напоминает о Джеке. По твоему мнению, никакое морское путешествие не будет для тебя радостным. Зачем отдаваться чему-либо, зачем заводить друзей, проявлять интерес к кому-либо, если плавание все равно закончится? – таковы твои нынешние взгляды».

Готовность Ирен согласиться с тем, что сейчас ее жизнь неполноценна, предвещала перемены. Учитывая и то, что если раньше она говорила о тайном обществе людей, которые потеряли тех, кого любили, то теперь она предложила другое сообщество, куда входили бы те посвященные, которые, как она сказала, «были уверены в своем предназначении».

Из всех ее изменений самым приятным стало возрастание интереса к нашим встречам. Я был важен для Ирен. В этом у меня не оставалось никаких сомнений: было время, когда она говорила, что живет только ради наших встреч. И до сих пор, оставаясь близкими друг другу, как мне кажется, мы шли навстречу окольными путями. Она пыталась, как ранее рассказывала во время терапии, держать меня вне времени, знать обо мне как можно меньше, представлять, что у меня нет никакой жизненной истории. Теперь все стало иначе.

В начале терапии, во время поездки к родителям, Ирен наткнулась на старую иллюстрированную книгу Фрэнка Баума, которую она читала еще ребенком. Вернувшись, она сказала, что внешне я странно похож на Волшебника страны Оз. Теперь, спустя три года после начала терапии, она вновь просмотрела иллюстрации и обнаружила, что сходство уже не такое очевидное. Я ощущал, что происходит что-то очень важное, когда она сказала:

– Может быть, ты не волшебник. Может быть, волшебников вообще нет. Возможно, – продолжала она, как бы размышляя вслух, – мне бы следовало принять твою идею, что мы, я и ты, всего лишь попутчики, путешествующие по этой жизни, и мы оба прислушиваемся к звону колокола.

Я не сомневался, что начался новый период в терапии, когда однажды на четвертом году она вошла в кабинет, глядя прямо на меня, села, еще раз окинув меня взглядом, и сказала:

– Очень странно, Ирв, но ты кажешься мне каким-то маленьким.

Урок седьмой: я тебя отпускаю

Наша последняя встреча была ничем не примечательна, кроме двух обстоятельств. Во-первых, Ирен позвонила, чтобы уточнить время встречи. Хотя время наших занятий часто менялось из-за расписания ее операций, она не забыла его ни разу за пять лет. Во-вторых, перед встречей у меня сильно разболелась голова. У меня изредка были головные боли, но я подозревал, что это каким-то образом было связано с опухолью мозга Джека, которая впервые дала о себе знать серьезной головной болью.

– Всю неделю меня интересовало вот что, – начала Ирен. – Ты планируешь написать о каком-нибудь аспекте нашей совместной работы?

У меня не было мысли писать об этом, потому что в то время я думал над идеей романа. Я сказал ей об этом, добавив:

– Так или иначе, я никогда не описывал случаи из терапии, до того, как они завершились. Работая над книгой «Палач любви»[13], я годами, а то и десятилетиями ожидал, прежде чем находил возможным описать историю лечения того или иного пациента. И хочу тебя заверить, что если когда-нибудь решу написать о тебе, то в первую очередь спрошу твоего разрешения на это…

– Нет-нет, Ирв, – перебила она, – меня не беспокоит, что и как ты пишешь. Меня волнует, что ты не пишешь. Я хочу, чтобы мою историю узнали. Есть столько всего, чего терапевты еще не знают, работая с людьми, пережившими утрату. Я хочу, чтобы ты поведал им не то, что я узнала, а то, чему ты научился.

В последующие после завершения работы недели я не только скучал по Ирен, но снова и снова вспоминал о ее словах. И вскоре, потеряв интерес к другим проектам я начал делать наброски, сначала от случая к случаю, а затем со все более возрастающим интересом.

Несколько недель спустя мы встретились с Ирен на заключительной, контрольной сессии. Она переживала из-за прекращения наших отношений. Например, ей казалось, что мы все еще встречаемся; она представляла как мы разговариваем, ей казалось, что она видит в толпе мое лицо или слышит мой голос, окликающий ее. Ко времени нашей встречи ее печаль, связанная с окончанием терапии, прошла, и она наслаждалась жизнью, в которой отношения с другими и с собой у нее складывались весьма благополучно. Больше всего ее поразило изменение визуального восприятия: все стало живым, тогда как в течение нескольких лет окружающие ее предметы имели как бы всего два измерения. Кроме того, ее отношения с мужчиной по имени Кевин, которого она встретила в последний месяц терапии, не только выдержали испытание временем, но и процветали. Когда я упомянул, что изменил решение и заинтересовался описанием нашей терапии, она обрадовалась и согласилась прочитать первые наброски.

Несколько недель спустя я послал Ирен черновик первых тридцати страниц, предложив встретиться и обсудить их в одном из кафе в Сан-Франциско. Я был необычайно напряжен, когда вошел в кафе и огляделся в поисках ее. Увидев ее до того, как она увидела меня, я медленно направился к ней. Мне хотелось полюбоваться ею издалека – ее свитером и брюками пастельного цвета, ее непринужденной позой, когда она потягивала капуччино, проглядывая газету. Я подошел. Увидев меня, она встала, обняла меня и поцеловала в щеки, как это делают старые добрые друзья, – каковыми мы и были. Я заказал себе капуччино. После того как я сделал первый глоток, Ирен улыбнулась и достала бумажный платок, чтобы промокнуть белую пену, оставшуюся у меня на усах. Мне понравилась ее забота обо мне и эти легкие прикосновения платком.