Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов

– Всё было по правилам, – начал он, – и смерти мы никому не желали… Нас попросили – мы вызвались… Оборотень начал первым… Его никто не звал, не приглашал, не подманивал… Не было ни колдовства, ни злого умысла… Он пришёл – мы прогнали… За нами нет вины…

На середине этой прочувствованной речи злыдень коротко пнул Митроху под коленку, и тот, потеряв равновесие, упал на пол. Тут я понял, что настала моя очередь.

– Нет за нами вины! – крикнул я. – Нас дочери позвали! Если б не позвали – мы бы не пошли! Нам закон велел! Мы лад и ряд соблюдаем, мы не убийцы!

Я был готов говорить сколько угодно, про закон, про лад и ряд, я жаждал доказать и обосновать свою, нашу правоту; но злыдень теперь ударил и меня тоже: отвесил затрещину.

Зубы мои лязгнули, я замолк.

Неслышно ступая ногами, обутыми в войлочные мягкие чуни, вошла рабыня, выгребла скребком сгоревшую траву в медном блюде, подкинула новой травы, и благородный терпкий дух усилился, сладкий дым поднялся волнами к потолку.

Голубоглазое существо изучило взглядом меня, и старика, и злыдня; синие зраки горели нездешним огнём.

– Это вы делали праздник на репейном холме?

По голосу я понял: девка!

Высокий и звонкий её голос мог бы показаться приятным, если бы не был таким тихим; наверное, девка привыкла, что все вокруг неё в нужный миг подбегают и внемлют, подставляя уши.

– Да, – сказал я. – Мы делали.

– Говорят, было весело.

– Раз говорят, значит, так и есть.

Для девки у неё были слишком длинные руки; а главное – от неё не исходило никакого плотского желания.

Я посмотрел в яркие глаза – их взгляд пронизал меня насквозь, поднимая во мне, вместо молодецкого ража, только тоску и робость.

Невероятная догадка обожгла меня, и я решил, что говорить больше ничего не буду, а постараюсь уйти отсюда при первой возможности, с наименьшими потерями для здоровья.

На девку я больше не смотрел. Принял смиренный вид и ссутулился.

Митроха был менее наблюдателен; получив тычок от злыдня, он снова попытался встать на ноги.

– Мы как все! – провозгласил он. – Мы живём по ладу и ряду! Людей развлекаем, а попросят – помогаем! Не пашем, не сеем, смеяться умеем! Дурные, шутейные – на все лады затейные! Кто грустит – тот дорогу к смерти мостит! А кто возразит – тот сам себе навредит!

Произнеся всё это, старый шут громко, звонко щёлкнул узловатыми пальцами.

Всё-таки он был молодец, этот кривой слабосильный старик, – раньше меня понял, что если мы назвались скоморохами – то сейчас нам надо действовать по-скоморошьи: гутарить, глумиться, исполнять беззаботных хохотунов, – авось не тронут.

Злыдень снова пнул Митроху, на этот раз кулаком под рёбра; тот охнул, замолк, но тут запел я: мы же глумилы, и если один вступает, другой должен подхватить; ударив себя ладонями по груди и коленям, я затянул:

Смотрел прямо в синие глаза – но они ничего не выражали; я осёкся и замолк.

Хозяйка хоромины подняла ладонь. Я заткнулся тут же.

– Вы его видели? – спросила она тихо.

– Видели, матушка! – тут же ответил Митроха. – Видели, как тебя.

– Какой он был?

– Очень страшный! – сказал Митроха. – Глаза сверкают, а на руках вот такие кривые когти…

– Подожди, – вдруг сказала девка Митрохе и повернулась ко мне: – Лучше ты скажи.

Я задумался, но злыдень тут же отвесил мне подзатыльник.

– Очень сильный, – сказал я. – Красивый. Кожа бронзового цвета. Огромный. Но движется так быстро, что рассмотреть нельзя.

Не зная, что добавить, я замолк и развёл руками.

– Красивый? – переспросила девка.

– Да, – подтвердил я. – Красивый. Глаза большие, тёмные. Волосы длинные. Шея, плечи, руки – всё крепчайшее. Один раз ударит – человека пополам перешибает.

Девка помолчала; злыдень, стоящий за нашими спинами, вздохнул; ему, как я понял, не нравился запах благовоний.

– Вы слышали его имя? – спросила девка.

– Слышали, – ответил я. – Но не разобрали. Имя чудное, не людское. То ли «Свист», то ли «Хворост». Выговорить невозможно.

– Финист? – уточнила девка.

– Да, – ответил я, – верно! Хвинист. Пока скажешь, язык сломаешь. Хвинист, точно. Он.

Девка молчала.

– Ежели это ваш знакомец, – продолжил я, – так мы того не знали. И он не сказал. Если бы сказал, мы б его пальцем не тронули…

– Вы напали на него? – спросила девка.

– Нет! – встрял дед Митроха. – Он первый начал. А мы отбивались. Он в дом полез к хорошим людям. А мы мимо шли. Люди против нелюдя ополчились, и нас позвали, в помощь. Мы помогли, конечно. Прогнали нелюдя. Побить не побили, он против нас очень крепкий… Но кровь пустили, врать не будем…

Девка поморщилась, и золотые цепи на её груди слабо зазвенели.

Она пошевелила пальцами – злыдень пошёл к ней, двигаясь ловко и быстро.

Что сказала хозяйка княжьего дома – я не расслышал, то было совсем короткое распоряжение, едва несколько слов. Злыдень молча коротко кивнул, вернулся к нам и велел:

– Пошли.

Открыл дверь перед нами; снаружи ворвался ветер и солнечный свет; мы с Митрохой торопливо поклонились и вышли, а точней сказать – выбежали, столкнувшись меж собой в дверном проёме.

На крыльце злыдень подозвал стражника, стоявшего возле ворот: тоже молча, жестом, правда, более резким.

Я уже понял, что в княжьем доме слуги ловили каждый взгляд своих господ, подчинённые непрерывно ожидали указа от повелевающих, и никто не утруждал себя лишними словами. Наверное, в таком порядке имелась своя польза: в огромном хозяйстве проживало одновременно несколько дюжин воинов, рабов, старшин, домочадцев и прочих присных и подлых: если все они будут меж собой перекрикиваться, дом станет подобием пчелиного улья.

Стражник подбежал, заученно держа рогатину остриём вниз. Злыдень посмотрел на меня и Митроху недовольно, однако без ненависти.

– Вас трогать не велено, – сказал он. – А велено вот что: собирайте барахло, и чтоб духу вашего в городе не было. Ещё раз увижу – шеи сверну. Я вас запомнил. Особенно тебя, – и указательный палец, длинный и крепкий, как камень, ударил меня в грудь; я пошатнулся.

– Чего встали? – проскрежетал стражник. – Вперёд.

Мы с Митрохой тут же зашагали к воротам.

Оказавшись снаружи, не сговариваясь, ускорили шаг.