Реквием - Грэм Джойс

Я сидел с мертвым телом Мехмета и думал, что делать. Тем временем лучи солнца перевалили через горный хребет. Инстинкт подсказал мне, что кто-то стоит у меня за спиной. Я оглянулся. Это была девушка. На ней было темно-красное свадебное платье.

— Произошел несчастный случай, — тихо сказал я. — Мехмет был эпилептиком, у него был приступ, и он проглотил собственный язык.

Она взглянула на меня с подозрением.

— Посмотри сама, если не веришь, — сказал я.

— В этом нет необходимости, — ответила она. — Но я пришла на свадебный пир.

Увидев, что произошедшее не испугало ее и не опечалило, я окончательно убедился, что она джинния. Но я не боялся ее и вошел вместе с ней в пещеру, где мы с Мехметом устроили удобное ложе и накрыли праздничный ковер с яствами. Она разделась. Кожа ее была цвета корицы. От нее исходил запах солнечного восхода, на плечах играли блики вишневого цвета. Ее аромат сводил меня с ума.

Она легла на спину раскинувшись. Но в тот момент, когда я проник в нее, она сбросила свое земное обличье. И в течение трех часов она, схватив меня за ногу, таскала и таскала меня вокруг всей нашей планеты. С тех пор я расплачиваюсь за свой грех, за совокупление с демоном, с джиннией. Каждую ночь перед рассветом она возвращается ко мне и требует, чтобы я выполнил свое обещание и занялся с ней любовью. Если я подчиняюсь ей, она принимает какое-нибудь из своих многочисленных мерзких обличий и приводит меня в ужас. Поэтому каждую ночь мне приходится сражаться с ней, сопротивляясь до тех пор, пока у нее не иссякнут силы или пока свет не станет для нее слишком ярким.

Так что вот с какой джиннией мне приходится теперь жить, Том. Хочешь еще чая?»

— Знаешь, Энтони умер, — сообщила Кейти.

— О! — отозвался Том.

Наступило неловкое молчание.

— Он сказал, что я должна поехать в Иерусалим. Тогда, в парке. Он описал мне этот город и сказал, что, если я поеду, какая-то часть его самого будет продолжать жить. Во мне. Мы поедем в Иерусалим, Том?

— Зачем?

— Он сказал, что город похож на расколотое зеркало: ты видишь в нем свое отражение, но оно пугает тебя… Мы увиделись бы с Шерон.

— Вряд ли.

— Почему мысли о Шерон тебя смущают? Почему ты не хочешь поговорить со мной? У меня такое ощущение, что я потеряла тебя, но должна найти какой-то новый подход к тебе. Я чувствую себя Марией Магдалиной. Словно я составляла важную часть твоей жизни, а затем меня оттеснили в сторону, и я не понимаю, как это произошло. Может быть, все-таки съездим, Том? Может быть, съездим в Иерусалим?

Магдалина. Он называл ее Магдалиной. Никаких разумных оснований для этого не было, имя само пришло к нему во сне. Но как только он дал имя этой женщине, преследовавшей и пугавшей его, окликавшей его на улицах Иерусалима, она стала реальной. Ахмед предупреждал его, что он не должен давать ей имя, но ему казалось, что она сама назвала себя.

После визита к Ахмеду Том заметил, что лица арабов в мусульманском квартале подобрели, стали дружелюбнее. Переулки выглядели не так зловеще, тени среди старых домов были не такими угрожающими. Он улыбался людям, встречавшимся на узких улочках, и они улыбались ему в ответ. Паутина его страхов была разорвана. В конце концов, напомнил он себе, это ведь арабский город, он был мусульманским начиная с седьмого века, за исключением короткого перерыва во время правления крестоносцев. А теперь арабов загнали в тесное гетто, и все на Западе считают их опасными захватчиками.

У купальни Вирсавии он резко обернулся. Кто-то следил за ним. Он пошел быстрым шагом по Виа Долороза, затем резко остановился. Мимо него прошли два молодых араба, громко разговаривая. Он подождал, пока улица опустеет. Кто-то явно прятался в тени позади него. Том продолжил путь по улице и дошел до христианского квартала.

Это не был призрак. Ощущение было совсем иное, чем тогда, когда Магдалина преследовала его. Никакого запаха, никаких таинственных завихрений в воздухе. Это был кто-то другой. Дойдя до башни Давида у Яффских ворот, Том решительно обернулся. Какой-то человек в черном костюме проворно свернул с Виа Долороза в переулок.

В Цитадели у башни Давида происходило какое-то костюмированное празднество. Миновав толпу у порот, он вышел в пешеходный квартал Нового города.

Шерон дома не было, она работала с пациентками в своем центре.

— У них бывают видения, — сказала она ему с намеком, — и галлюцинации. Их посещают призраки.

Том коротал время до прихода Шерон в ее квартире и думал о ней. Когда она пришла с работы, он прижал ее к двери и сорвал с нее одежду. Она заметила, что в последний раз занималась любовью подобным образом в шестнадцатилетнем возрасте.

Уже потом он сказал ей, где он был и какую историю поведал ему Ахмед. Он считал, что имеет право это сделать, поскольку Ахмед сам уже рассказывал об этом Шерон.

— Ха! Кобра! — бросила она.

— А как насчет Мастеров, живущих в пустыне, или Приближенных, как их называет Ахмед?

— Не знаю я никаких Мастеров-пустынников.

— Может быть, он имеет в виду мистиков-суфиев? Они ведь существуют.

— Может быть. Но вообще-то, у Ахмеда в голове сплошной гашиш. Я все время сталкиваюсь с такими людьми. Послушал бы ты, что они рассказывают.

— И все это неправда?

Они лежали обнявшись в постели, насыщенные любовью, мысли их где-то витали, они говорили лениво.

— Друг Ахмеда подавился собственным языком и умер, когда Ахмед проводил с ним гипнотический сеанс. Это правда. Все остальное он присочинил из чувства вины. Джинны, которые якобы преследуют его каждую ночь, — плод его воображения.

— Но он верит, что они реальны.

— И по-твоему, это делает их реальными?

— Да, — ответил он, подумав.

— А если я, например, верю в фей и эльфов, то, значит, они существуют в действительности?

— Это другое дело.

Шерон пробормотала что-то неразборчивое. Она почти совсем уже уснула. Том уставился в неразличимую темноту, понимая, что затронутая ими тема предательски и неумолимо подталкивает его к вопросу о его собственных убеждениях. Его вера была подобна великолепному зданию, возведенному в пустыне, но разрушающемуся, причем, как в фильме с ускоренной съемкой, можно было наблюдать, как под действием ветра, продувающего здание насквозь, оно растрескивается, рассыпается в пыль. В конце концов здание исчезало совсем, и оставалась голая пустыня.

— Я хочу сказать, — произнес он, не зная, слышит ли она его, — что если достаточно большое число людей верит во что-то, то это должно существовать на самом деле.

Он говорил о таких вещах, как Бог, Любовь, Истина, — о словах, которые пишутся заглавными буквами. Но что, если это всего лишь слова, написанные на песке, памятники Озимандии?[23]Здания, построенные в пустыне, разъедаемые и разрушаемые памятью?