Утешный мир - Екатерина Мурашова

Когда он уже ушел, я поняла, что не спросила важного: а какой, собственно, была Маша до смерти матери? Такой же или какой-то другой?

* * *

– Не, вы не подумайте, я против вас лично ничего не имею, у вас, я понимаю, работа такая, но как же они меня все достали! Я так думаю, что им самим нужен не психолог даже, а целый выводок психиатров с уколами!

Машка была маленькая, чернявенькая, нервная и жилистая, похожая не на отца, а на бабушку (и, по всей видимости, на покойную мать). В ноздре у нее висели три сережки, но никаких других признаков молодежных субкультур снаружи не наблюдалось.

– Почему ты так думаешь?

– Да они все теперь растеклись, как кисель в столовке из перевернутого стакана, и так лежат! Может, им уколы бы как раз помогли, понимаете?

– Прости, не очень понимаю. Поясни, если можешь.

– Они не знают, что теперь делать, и живут так, как будто бы город все еще осажден. Все для фронта, все для победы – слыхали такое?

– Слыхала… – нешуточно удивилась я. Во всей манере Машкиной речи, в метафорах, которые она использовала, было что-то странное. Я это чувствовала, но никак не могла эту странность ухватить и рационализировать.

– Ну вот. А город уже пал, даже завоеватели уже уехали с награбленной добычей, а они как ни в чем ни бывало все стоят на стенах спина к спине и кипятят смолу для отражения нападения. А надо бы уже чем-нибудь другим заняться. Но они по-чесноку не знают, чем и как… Теперь вот взялись меня то ли воспитывать, то ли уже лечить…

– Но это нелегко после такого…

– А кому щазз легко?! – моментально ощерилась Машка и я не сразу поняла, что это такой юмор. – Не, я понимаю, когда оно вдруг: вот вчера был здоровый человек, а сегодня его – р-раз! – и машиной насмерть задавило. Это шок, конечно. Но у нас-то не так, можно было сто раз прикинуть… Вот я, например, заранее знала, что мне мамина комната достанется, и знала, какой цвет обоев…

– Маша, но… – честно говоря, мне уже было как-то не по себе.

– Так вы на их стороне, да? – девочка поставила вопрос ребром.

– Ну, я не знаю, – нерешительно проблеяла я. – Я вообще-то сама по себе…

– А… Ну тогда ладно, спасибо за беседу, я пошла.

Она встала и ушла, а я смотрела ей вслед. Неудача.

Я долго думала над этим случаем, пыталась поймать нечто ускользающее – мне все время казалось, что оно там уже было, просто я не сумела его распознать. В конце концов звонком вызвала отца и спросила сначала про Машку (ничего нового не узнала), а уже потом, каким-то наитием:

– Расскажите, каким человеком была ваша жена Мария.

– Веселым, легким, – моментально ответил он. – Ко всему, даже к своей смертельной болезни, относилась с иронией. Всегда нас всех поддерживала, много играла с дочерьми. Когда у нее были ремиссии, мы всей семьей ездили на озеро на турбазу, там она с мужиками сидела на пирсе и ловила рыбу, а дочки ее потом жарили…

Все едкие метафоры, которыми Машка сопровождала рассказ о своей семье, были не из лексикона нынешних подростков, а из предыдущего поколения! – внезапно поняла я и попросила: – Пожалуйста, уговорите как-нибудь вашу старшую дочь прийти ко мне еще раз.

* * *

– Я поняла про кисель, – сказала я Машке. – Твоя тяжелобольная, а потом и умирающая мать была веселым, легким и очень сильным человеком. Именно она держала кисель в стакане, и она прекрасно понимала, что с ее смертью вся выстроенная вокруг ее многолетней болезни семейная организация рухнет. Когда осада закончится, люди, сплотившиеся и привыкшие жить в ситуации безнадежной войны, с трудом будут приспосабливаться к мирной жизни. Вы были близки, ты похожа на нее, у вас одно имя и вот, она попросила тебя, когда ее не станет…

– Да, – сказала Машка и шмыгнула носом. – Она в конце говорила, что устала и что смерть – это так же естественно, как и жизнь. Мы с ней вместе придумывали, как я себе комнату обустрою, она мне рисовала… И она велела мне любой ценой выпихнуть их в жизнь – она очень боялась, что папа войдет в роль такого страдальца и больше никогда не женится, а ведь ему всего тридцать девять лет! А Лилька станет мужественной сироткой – она на папу похожа и книжки такие любит. А Светка вообще дура какая-то, ее никто и не просил, она сама к нам таскалась, вместо того чтобы свою семью завести, говорит нам с Лилькой: бедные вы мои! Я ее просто видеть не могу! Но они никто не понимают… – Машка тихо заплакала.

– Теперь я поняла, и я – на твоей стороне, – твердо сказала я. – Однако смотри, ваш семейный кисель уже опять сплотился – на этот раз в тревоге за тебя и в раздражении на тебя же…

– Ну да. Думаете, мне это приятно?

– Конечно нет. Но тебе всего четырнадцать, а задача, которую поставила перед тобой Мария, очень непростая. Мне кажется, тут надо поэкспериментировать со средствами. Например, мозгодробительная музыка явно не катит…

– А что подойдет? – деловито спросила Машка, вытянув тонкую шею и сдвинувшись на край стула. – Меня папа в первую очередь интересует, конечно…

– Вот это мы сейчас с тобой и обсудим, – пообещала я.

* * *

Потом я пригласила по очереди всех членов семьи и попросила их:

– отца – временно оградить Машу от Светы и хотя бы попытаться вникнуть хоть во что-нибудь в современной молодежной культуре (у него растут две дочки – кто же, если не он?);

– бабушку – почаще выпихивать отца девочек из дома, настоять, чтобы они куда-нибудь съездили в отпуск, а не сидели на даче;

– Свету – время от времени (но не чаще двух раз в месяц) выводить мать Марии «в свет»: в кино, в кафе, на выставки, ибо ей нужно отвлекаться от своего горя и домашнего хозяйства, а девочки еще слишком малы и глупы для такой гуманитарной миссии;

– Лилю – помочь старшей сестре справиться с подростковым возрастом, отягощенным смертью матери. Больше понимания и просьб помочь в том или этом – Маша обязательно откликнется.

И работа закипела…

Было видно, что его ко мне, фигурально выражаясь, тащат. Хотя мать его и не касалась, но он все равно заметно, каждой клеточкой, каждой гримаской, каждым микродвижением – упирался.

– Ага, – сказала я ему, когда они уселись. – У тебя, наверное, никаких проблем нет. Все проблемы у родителей, и пусть бы они и ходили к этим психологам, если им надо. Так?

Он уже совсем было собрался с готовностью кивнуть, даже чуть-чуть запрокинул голову назад, но в последнюю миллисекунду подростковая поперечность все-таки пересилила.

– Ну нет, почему, у меня тоже есть проблемы…

– Замечательно! – обрадовалась я. – Тогда формулируй.

– Ну вот, например, меня из школы хотят выгнать… – он взглянул на мать с явной надеждой, что она сейчас опровергнет его слова: да ну, что ты, никто тебя не выгоняет… Мать молчала. Интересно, заметила ли она, прочитала ли этот детски-беспомощный взгляд?