Лето любви и смерти - Александр Аде

– Разумеется.

– Спасибо, Ната, ты настоящий друг.

Ага, товарищ и брат. И только…

* * *

Похороны Шуза прошли скромно и незаметно. В дождь. Кроме меня и Королька были только дюжие парни из похоронного бюро. В своей записке Шуз не указал, как поступить с его физической оболочкой, и Королек решил приятеля кремировать. Чистенько и интеллигентно. Думаю, Шуз бы одобрил. Вряд ли он хотел истлевать в земле, если не пожелал гнить от СПИДа.

В крематории уже знакомая мне по Владькиным похоронам женщина в черном отбарабанила трафаретный текст. Она казалась неотделимой частью гнетущего интерьера, корректная, вялая, малокровная, со смоляными, гладко зачесанными волосами. Ее почти невозможно было представить смеющейся, готовящей салатик мужу и детишкам. В моем слегка помраченном сознании даже мелькнула дикая мысль: а что, если она живет здесь, в этом сумрачном коробе смерти, скорби и плача?

Тело Шуза отправилось в огонь, испепеляющий и очищающий.

Как у Булгакова, все закончилось огнем.

Потом мы втроем: Анна, Королек и я поминаем Шуза в квартире Анны. Мы уже выпили водку из маленьких стаканчиков. Перед четвертым местом, где мог бы сидеть Шуз, Королек собрался было поставить такой же полный стаканчик, но передумал: покойный Шуз спиртное не употреблял, опасаясь дурной наследственности. И на столе, остывая, сиротливо стоит нетронутая чашечка с крепчайшим черным кофе.

Вижу, как ходит кадык на шее Королька, но глаза его сухи, только чуть прищурены, точно от режущего дыма. Анна успокаивающе кладет ладонь на его руку.

– Прости, Шуз, – с горечью адресуется в пространство Королек. – Я был никудышным другом, но сейчас этого не исправить. Ты слышишь меня? Если да, подай знак.

Он обводит тоскливым взглядом кухню, словно и впрямь ждет тайного знака: то ли тюль шелохнется, то ли заплещется кофе в синевато-сиреневой фарфоровой чашечке. И мне кажется на миг, что мертвый Шуз с закрытыми глазами медленно проявляется на стене, и загробный мир, черный и стылый, вторгается в наш теплый мирок.

Анна осторожно гладит руку Королька.

– Не надо, милый. Я поставила свечу за упокой его души. Полагавшееся по судьбе он уже отстрадал. Скоро он переступит порог Дома, где ему будет радостно и спокойно…

К ночи Королек удаляется в спальню, мы с Анной остаемся поболтать.

– Трудно поверить. В последнее время замечаю повышенное внимание к моей скромной персоне со стороны мужского племени. Не самых лучших его представителей, и все же… К чему бы?

– Не знаю, насколько всерьез ты воспримешь мои слова, – говорит Анна, – но к этому, возможно, я тоже как-то причастна. Во всяком случае, я сняла с тебя сглазы и проклятья. К великому сожалению, не умею исправлять судьбу, возвращать долю. Но что смогла, я сделала.

– Господи, да я и за это премного благодарна! У меня возник вопросик… Не знаю, уместно ли… Но если ты можешь убирать порчу и прочее в том же духе, почему твоя жизнь складывалась не гладко?

– Прежде я не верила в магию, считала ее прибежищем сумасшедших и шарлатанов. И лишь когда… – Анна обрывает себя и продолжает, словно бы преодолевая себя, нехотя: – Все на этой земле – энергия, в том числе и наши мысли. Желая кому-то смерти, мы энергетически кодируем его на болезнь и угасание. Я очистила свою ауру – и появился Королек. Нам хорошо вдвоем. Есть только одно «но»: он так скучает по сыну! И не в моих силах что-либо изменить.

– Анна, послушай, у тебя еще есть возможность завести ребенка.

– Прошу тебя, – ее лицо искажается, как от боли. – Знаю, что совершаю величайшую глупость, не используя последний шанс. И Королек постоянно просит, чтобы родила ему сына. Но я не могу… Впрочем, пора спать…

* * *

Грустный сентябрьский день.

Дымные, цвета смолы и пепла, подернутые сединой тучи движутся над землей так низко, что кажется, вот-вот заденут тарелку спутниковой антенны на цилиндрической стеклянной высотке или золотой крест помпезного храма, кажущегося отсюда маленьким и милым.

Набережная выметена, но под скамьей полным-полно опавших листьев. Иногда какой-нибудь из них вдруг жалобно хрустнет под туфлями Королька или старыми кроссовками Сверчка.

– Прими мои соболезнования, – бормочет Сверчок, не отрывая взгляда от колышущейся серой воды пруда, торопливо, мелкими волнами, спешащей неведомо куда. – Зная тебя, я твердо убежден, что твой погибший приятель… его, кажется, звали Шузом?.. был замечательным человеком.

Он умолкает и нервно потирает руки, ощущая тривиальность своих слов, таких же съеженных, легковесных, как валяющиеся на земле мертвые листья.

– А вот я, – говорит Королек, – в этом не уверен. Шуз никому и никогда не делал зла, но ведь и добра – тоже. Вроде был забубенным циником – а что творилось в его душе? Понятия не имею. Много мы с ним трепались, а душу свою он так и не открыл. Он и живым был для меня загадкой, а теперь, когда оглядываюсь назад и пытаюсь его понять, – загадка в квадрате.

– Меня что угнетает, – деликатно кашлянув, говорит Сверчок. – Боюсь, в последнее время ты уделял ему недостаточно внимания. И в этом, пожалуй, есть доля моей вины. Если бы ты чаще общался с ним, возможно, несчастье бы не случилось…

– Беда с интеллигентами, – сокрушается Королек. – Больная, израненная совесть, истрепанные нервы, рефлексия и прочая фиговина. Возьмем хотя бы Гамлета – вот кто был первым в мире интеллигентом. Пока раскачивался да кумекал, быть или не быть, его и порешили. Правда, перед смертью паренек отправил на тот свет пятерых: Полония, Лаэрта, Клавдия да еще двух друзей детства, которые по дурости угодили в эту мясорубку. Еще бы: «Ничтожному опасно попадаться меж выпадов и пламенных клинков могучих недругов…» Пять: один – счет не хилый, но если бы принц Датский был простым малым, он бы втихушку зарезал поганца Клавдия, женился на Офелии, нарожал кучу здоровых малюток и правил в свое удовольствие.

– Тогда бы не было великой трагедии, – уныло улыбается Сверчок.

– А на кой хрен эти трагедии, может, без них лучше? Может, они только мешают жизнерадостному движению человечества к светлому будущему?.. А о Шузе скажу так. Покойника тошнило от слюнявости. Давай хоть сегодня в память о нем будем примитивными весельчаками и придурками.

– Будь по-твоему, – соглашается Сверчок, который весельчаком никогда не был и зубоскалить не привык. – Тогда поделюсь с тобой своей маленькой радостью. Видишь ли… В моей жизни появилась женщина. Девушка… Нет, ты не подумай, между нами ничего серьезного, к тому же разница в возрасте чудовищная, наверное, почти четверть века. Более того, это может показаться странным, но я люблю, в сущности, не ее саму, а… не поверишь… портрет, который с нее написал. Удивительно, правда?

– И как зовут твою русалку? – немного ревниво спрашивает Королек.

– Оксана. Чудесная рыжеволосая девочка.