Озеро Радости - Виктор Валерьевич Мартинович

за минуту до будильника, она встает, садится на застеленном одеяле с верблюдами, сцепляет руки на коленях и оглядывает свои четыре угла. Любое место красиво, когда с ним прощаешься. Тигров она так и не купила.

Потом она чистит зубы в полутьме ванной — в последний раз, и ей это неожиданно приятно, она пытается запомнить ржавый привкус воды, который, полдня сохраняясь во рту, был частью ее самоощущения в Малмыгах.

Она заходит к Вальке и узнает, может ли та обменять большую клетчатую сумку, в которой выносит оливье из столовой, на ее, Ясин, велосипед, находящийся в значительно лучшем, чем Валькин, состоянии. Несмотря на то что на нем нет трех лишних катафотов. Которые можно переставить. С помощью хахеля или без оного.

Валька соглашается и уточняет, что Яська задумала.

— Я уезжаю отсюда навсегда, — ровно сообщает девушка. — И пусть они меня хоть повесят со своим распределением.

Валька сначала долго и весело смеется. Она даже стучит кулаком по дверному косяку от обуявшего ее веселья по поводу того, как удачно пошутила соседка. Потом она хохотать перестает, так как видит, что Яся хмурится. Тогда Валька по-цирковому высоко поднимает брови и спрашивает:

— Так ты серьезно, да? Серьезно? Удивила!

Яся отворачивается и равнодушно напоминает про сумку: да или нет? Валька берет ее за плечи и трясет, и кричит в лицо:

— Ты что! Думаешь, ты первая? Кто приехал и застрял? И захотел уехать?

Яся насупленно молчит, и Валентина поясняет свою мысль:

— Ты думаешь! Если бы отсюда можно было уехать! Я бы тут всю жизнь молодую в столовке поварила? Думаешь, на раздаче черпаком махала бы? Под душем ржавым зубы чистила?

Яся не слышит Валиных аргументов. Это какой-то комариный писк. Человек решает и действует. Это отличает его от насекомых. Хочешь уехать — уезжай. А Валентина от риторических вопросов переходит к угрозам, пытаясь выбросить на Ясю все те страхи, которые держали ее всю жизнь с черпаком на раздаче, под ржавым душем, в карцере со скатеркой в виде букета роз.

Она говорит про то, что государство это БелАЗ, тяжелый, многотонный монстр, у которого колеса размером с две Яси, и в каждом из них по мотору. И что только идиотина будет мериться с БелАЗом силами. Что баба вместо этого должна найти мужика и растить детей, — звуки джунглей из коридора все это время особенно резки: там они бегают, дети баб. И знает ли Яська, какие инструкции у машинистов поездов на случай, если они видят на рельсах человека? Нет, нет, она не знает! А Валька слышала сама, ей рассказывал водитель дизеля на Шепичи. Машинист должен подать сигнал и продолжать движение! Продолжать, мать твою, движение! — снова трясет она Ясю за плечи. Потому что экстренное торможение, даже самое резкое и самое эффективное, никого не спасет, состав слишком тяжел! И что есть такая книга, Тургенев написал, «Анна Карелина», фильм еще недавно был, там как раз про девушку, которая решила от распределения отказаться!

Яся не спорит с Валькой. С некоторыми людьми спорить — то же самое, что спорить с радио. Она молча протягивает ей ключи от велозамка, берет сумку, обнимается с соседкой и отправляется к себе в комнату фаршировать клеенчатый баул своими пожитками. Потом закидывает его на спину и, оставив ключи вахтеру, бредет на вокзал. Проходя мимо музея, она сворачивает попрощаться с Царицей, но на музее замок: понедельник. Поэтому она делает лишь еще одну остановку — заглядывает в бухгалтерию исполкома и оставляет там заявление на имя председателя, просящее ее освободить от работы библиотекаря по семейным обстоятельствам, а документы — личное дело и трудовую книжку — выслать по имеющемуся в копии паспорта адресу прописки.

«Хорошо, что не встретилась с этим», — с облегчением говорит она себе, сбегая по лестнице, распахивает двери и налетает на крыльце ровно на него: Виктора Павловича Чечуху, в белой рубашке, черных брюках и новых кремовых мокасинах. Председатель пребывает в приподнятом настроении по причине окончательного решения вопроса с раскорякой. Он снова чувствует себя главным. Из области получен позитивный сигнал: похвалили за инициативность в реализации плана мероприятий «Года наведения порядка на земле». Соседним районам поручено равняться на Чечуху.

— Какие люди! — светло улыбается он ей. — Доска почета! Ими гордится Малмыжчина!

Тут он замечает разбухшую клеенчатую сумку на ее спине:

— Книжки принимала, Яся? Не подкинуть до местожительства?

Все это время он так приветлив, опрятен и невменяемо лучезарен, что она не находит в себе никаких черных чувств к нему. Даже брезгливости.

— Удачи вам, Виктор Павлович, — благословляет его она.

— И тебе не хворать, ударница!

Яся идет прочь от исполкома, а он остается на верхней ступеньке и машет ей как команданте, готовый до последнего удара сердца вести свою латиноамериканскую республику перпендикулярно логике наживы, глобализации и здравого смысла. Таким он ей и будет сниться.

Часть третья

Бутафорская темнота телестудии. В зале в прозрачных креслицах полукругом сидят люди. Перед ними — сцена, за ней — большой экран. На людей, экран и сцену нацелены камеры. Это похоже на античную драму, в которой роль хора исполняют зрители. В студии ощутимо душно — как будто в этом маленьком обитом звуконепроницаемым бархатом зале собрались все те миллионы, которые тут виртуально присутствуют. Пахнет потом, ковровым покрытием и перегретым софитами пластиком. Над сценой в темноте — капитанский мостик режиссерской будки. Там — движение, оттуда — теплый свет, как на прорывающемся сквозь полярную ночь ледоколе. Из динамика рядом с будкой доносятся шуршание и невнятный женский голос, с плохой скрываемой ненавистью:

— Часть вторая, работаем. Вадик, напомню, не плюйся в микрофон.

Вспыхивают мачты освещения, звучит отбивка, похожая на исковерканное современностью вступление к Пятой симфонии Бетховена. На сцену взбегает телеведущий. У него лицо человека, пребывающего в остервенении. Наиболее развиты на его лице части: нижняя челюсть, лоб, надбровные дуги. Если его взять за ноги и попробовать обмолачивать его головой фруктовые деревья, это даст неплохой результат без видимого вреда для головы. Пострадают, пожалуй, только очки, которые, как и тьма в студии, бутафорские. Ведущий соединяет руки лодочкой на груди и, закатив глаза в геополитическом экстазе, выдает:

— Я напоминаю о том, что мы в прямом эфире на О-эн-тэ, главном телевизионном канале Беларуси. — Аббревиатуру ОНТ он произносит нараспев, как китайцы, каждый слог в своей тональности. — И мы продолжаем наш разговор о Грузии. Верней, о Соединенных Штатах Америки, которые стоят за трагедией, которую переживает грузинский народ. И у нас с вами