Господа Чихачёвы - Кэтрин Пикеринг Антонова

Впоследствии, перечитывая запись об этом случае в дневнике, Андрей порицал себя за вспыльчивость, но другие документы показывают, что то был не единичный случай. Когда члены семьи упоминали в своих дневниках крепостных, наиболее заметное место отводилось случаям крестьянского непослушания и – зачастую – вспышкам гнева Андрея в адрес слуг, а вовсе не его доброжелательному патернализму. Например, в 1845 году он приказал «посечь» подводчика из Будыльцов за «беспорядочное доставление конверта»[263]. В другом случае Андрей «Ярославского старосту пожурил за то, что крестьяне делятся [то есть делят имущество] между собой… господ своих не спросившись» – нарушение, по-видимому усугубившееся тем, что «и сам он с братом разделился»[264].

В другом случае Андрей записал, что «сильно и необычно разозлился», как только поднялся с кровати, поскольку, войдя в столовую, обнаружил, что его работники не убрали в этой комнате, где несколькими неделями ранее вили веревки и ткали половики: «ленивцы»[265]. Еще один эпизод примечателен тем, сколь незначительное упущение удостоилось сердитого упоминания. Андрей, раздраженный тем, что упустил возможность послать свою записную книжку Якову за реку, пишет: «Твоему каналье Сократке говорил, чтобы сказался, когда пойдешь домой, – не послушался, собачий сын!!»[266] В ответ Яков сообщает, что «Сократке повелено чрез его родителя сделать строжайший выговор за рассеянность!»[267]. То, что труды в усадьбе Чихачёвых не были идиллическими, подтверждает замечание, сделанное Андреем Якову относительно его крепостных, работавших в дождь: «…ибо воздух не холоден, а русские не сахарные, не растают»[268].

Если владелец заходил слишком далеко, то сталкивался с последствиями. Беглые крепостные были обыденной проблемой, но не настолько часто встречавшейся, чтобы Яков знал, как ее решить. Он обратился к более опытному в судебных делах Андрею: «Ты пишешь, что подаешь прошение о прежде бежавших людях, то, мой друг, я думаю, и мне также надобно будет подать об моих; научи меня, дружок, как это сделать; я право вить ничего этого не знаю»[269]. Призванный на военную службу крестьянин также мог сбежать из армии обратно в деревню. В этом случае обязанностью помещика было вернуть его, что делало дезертирство еще одной проблемой помещиков. В одном освещавшемся в печати случае дезертира выдал его собственный отец. Призванный семью годами ранее Макар Руденко вернулся домой, заявив, будто находится на пути к караульной службе в Киеве. Его отец, Алексей, заметил ложь и, «помня по совести долг верноподданного, тотчас представил беглого в Земский суд». В награду за верность Алексей Руденко был награжден медалью на Аннинской ленте с надписью «За усердие», а впоследствии царь повелел, чтобы о подвиге крестьянина сообщили в провинциальной газете[270].

Подчас государство вмешивалось в деревенскую жизнь, не довольствуясь лишь взиманием налогов и рекрутским набором, что приводило к недовольству или даже более тяжелым последствиям. В таких случаях местным помещикам приходилось разбираться со сложившейся ситуацией. В 1836 году Андрей пишет Якову, что его «доместики» известили господ о том, что «приезжал на шлюзы какой-то Генерал и сказал, что ширину их должно непременно удвоить. – Вот тебе раз!! – Ну на этот случай не худо бы вспомнить о дубинке Петра 1-го»[271]. Андрей имеет в виду анекдот про Петра Великого, будто тот своими руками бил непокорных подданных. Это единственный, но примечательный случай, когда Андрей выражает обеспокоенность принудительными мерами российского правительства и, возможно, даже некоторую досаду по поводу его вторжения в деревенскую жизнь.

Постоянное недовольство слугами, о котором писал Андрей, предполагает, что идея эпохи Просвещения об улучшении положения крестьян с помощью «разума» без изменения самой природы крепостничества (идея, активно популяризировавшаяся в России Вольным экономическим обществом, основанным в XVIII веке) в целом терпела неудачу. Это вынуждало помещиков постоянно искать другие, более эффективные способы реагирования на открытое или пассивное сопротивление. Важно, однако, отметить, что Андрей по меньшей мере однажды прибег к битью при воспитании сына и оставил в своих дневниках столь же резкие и недовольные заметки о непослушании Алексея. Это сравнение весьма важно, если учесть, что Андрей считал крепостных своими детьми, по отношению к которым он должен был исполнять моральный долг, то есть поддерживать благотворную дисциплину. В исследовании, посвященном среднепоместному дворянству в XVIII веке, Уилсон Августин отмечал, что патерналистская власть над крепостными отличалась от других дисциплинарных систем, в рамках которых для оправдания или формирования отношений не апеллировали к семейным отношениям как раз потому, что эти отношения допускали «нежность и прощение» в не меньшей степени, чем «насилие, в особенности неконтролируемое и гневное насилие в противовес холодному и точно отмеренному наказанию»[272].

О крепостных, работавших в поле, историки знают куда меньше. Однако эта группа представляла собой значительно более вероятный источник угрозы стабильности и физической безопасности в деревне, чем домашние слуги и старосты, которых Андрей упоминал в своих дневниках. Хотя недовольство полевых работников зачастую могло быть направлено на управлявших ими крестьянских патриархов, проживающий в имении помещик был более уязвим для таких угроз, чем тот, кто постоянно отсутствовал. Чихачёвы и Чернавины были довольно внимательными, компетентными и благополучными помещиками и (по крайней мере, если судить по их собственным заметкам) редко проявляли открытый деспотизм. Тем не менее они сталкивались с серьезными крестьянскими волнениями, в которых участвовало более четверти их крепостных, из чего можно сделать вывод, что возможность крестьянского восстания висела практически над каждым имением[273]. Один крестьянин-мемуарист, описывая в качестве исключения помещика, внушавшего крестьянам, среди которых он жил, лишь любовь и доверие, приводит «общее» мнение, согласно которому «как только барин распустит бразды правления, то крестьяне начинают делать ему всякие пакости: тащить его имущество, рубить лес, делать потравы в хлебах и в покосе»[274].