У расстрельной стены - Сергей Зверев

И это было сделано, чтобы по возможности очистить страну от бывших белогвардейцев, кулаков, саботажников из числа чиновников, служащих, инженеров. Добавим к ним обычных бандитов, уголовников попроще и прочих, не испытывавших к советской власти ни малейшей симпатии. Позднее в эту армию врагов народа влились полицаи, власовцы, бандеровцы и им подобные предатели и негодяи. Так что, власовцев и уголовников тоже запишем в число ни в чем не повинных страдальцев? Ну, нет, господа мои хорошие, давайте уж проведем четкую границу между двумя вариантами: «в лагерях сидели невиновные» и «в лагеря порой попадали и невиновные»!

Жестко действовали органы, получившие приказ от вождя? Да! Порой жестоко? Несомненно. Но Сталин прекрасно понимал, что бывают ситуации, в которых надо не портянки жевать и о гуманизме рассуждать, а просто взять и поставить к стенке несколько тысяч явных врагов и смутьянов, чтобы завтра не погибли миллионы.

Прекрасно понимал это и Столыпин, вводя в России военно-полевые суды. Предание суду террористов и прочих бандитов и смутьянов происходило в течение суток после совершения преступления. Разбор дела мог длиться не более двух суток, приговор приводился в исполнение в двадцать четыре часа! По сути, то же самое было и при Сталине. «Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада!» — это, как ни странно, не Сталин сказал, а именно мудрый Столыпин.

Что сделал бы Петр Аркадьевич, если бы узнал, что группа высокопоставленных военных замышляет государственный переворот? Правильно: надел бы на каждого из заговорщиков «столыпинский галстук», то бишь повесил бы в течение двадцати четырех часов!

Что, по сути, и сделал Сталин с компанией Тухачевского — кучкой бездарей, умевших только языками болтать и с малограмотными мужиками воевать. Даже заговор толком устроить не смогли, «великие стратеги и полководцы»! Нет, ребята, военные перевороты — это дело для голодных лейтенантов, а не для зажравшихся генералов! Так что Красная армия в период репрессий не потеряла ровным счетом почти ничего — напротив, устранение компании бездарей, болтунов, пьяниц и негодяев пошло РККА только на пользу.

История, вписанная в учебники, вообще вещь очень своеобразная! Нестор-летописец был независимым литератором? Нет, конечно же, поскольку и игумен рядышком вертелся, и князь мог в любой момент в рукопись заглянуть. А князья-то у нас большей частью во все времена были крутехоньки и на расправу скоры и хулы на свои славные дела возводить никому не позволяли! Так что у нас, в России, это давно уж стало национальным видом спорта: переписывание Истории в угоду новому царю.

Вот тут-то самое время и вспомнить, что по приказу дорогого Никиты Сергеевича были более чем всерьез почищены архивы, заметал товарищ Хрущев свои кровавые следочки, которых было превеликое множество! Чтобы чуть позже все грехи на Сталина повесить. Хрущев же и большую часть преступников и изменников вроде Тухачевского реабилитировал, чтобы лишний ком грязи в «отца народов» швырнуть!

И меняем мы раз за разом «Краткий курс истории ВКП (б)» на еще более лживые сказки. О какой уж исторической правде тут можно говорить… Вот и получается, что у каждого из нас своя, личная «История Государства Российского», надиктованная нашими знаниями и предпочтениями. Хорошо бы нам еще иногда и простую логику подключать, а не только слушать продажных болтунов, конъюнктурщиков и шутов, беззастенчиво лгущих с экранов телевизоров. «Историков», пытающихся насквозь лживые сказки вроде «Лабиринта» Шелленберга и воспоминаний Хрущева выдать за правду…

Вот примерно обо всем вышесказанном мы вчера и беседовали с Максом — естественно, чисто по-русски: под чаек-кофеек, дополненный приличного объема бутылочкой совсем не русского виски. Максим, как водится, придерживался либеральной позиции — в сравнении с ним я выглядел, честно говоря, чуть ли не фанатичным сталинистом и поклонником тоталитаризма.

— Дай тебе волю, так ты половину России в лагеря загонишь! — ярился заметно опьяневший Макс, роняя пепел сигареты мимо пепельницы. — Как при усатом упыре, сгноившем в ГУЛАГе цвет русского народа.

— Ну, почему половину, — демонстрируя почти нордическую выдержанность, парировал я, будучи на несколько процентов трезвее приятеля. — Всего лишь воров, уголовников и прочих уродов. Ну, прибавил бы еще заведомых психов и извращенцев всех цветов и оттенков. И наступила бы в стране тишь, гладь и полная гармония. Да в любом случае порядка стало бы побольше, чем сейчас.

— А ты знаешь, что Достоевский — великий, признанный всем цивилизованным миром гений! — говорил, что он против высшей гармонии, если для ее достижения надо пролить слезы хотя бы одного ребенка? Так твоя гармония, старик, потребует не только озеро слез, но и моря крови! Я лично против.

— Макс, давай не валить в кучу мух и фарш котлетный, — морщился я, ну, достали уже с этой пресловутой слезой! Кое-кому в свое время стоило бы вспомнить о слезах собственных голодных детей, а не проигрывать в карты или в рулетку последние копейки. Так ведь нет, нам некогда думать о каше и о сандаликах для своего ребенка, мы о судьбах всего человечества думаем-печемся! — И хватит повторять эту лицемерную лабуду! Пойми ты, наконец, я не красный, не белый, не зеленый! Ни к нацистам, ни к сталинистам тоже не отношусь. Я всего лишь хочу, чтобы в моей стране был порядок и властвовал закон — все! Ладно, дружище, хватит ток-шоу изображать, не хватало нам еще поссориться. Вообще-то я с тобой хотел другую проблемку обсудить. Давай-ка еще по одной, а потом и о деле поговорим…

Поил я старого друга очень даже приличным напитком с запахом дымка отнюдь не бескорыстно — был у меня свой интерес. И интерес этот самым прямым образом касался дневников Дергачева.

— Макс, ты ведь у нас светило журналистики? И образование, и грамотность, и блестящий, с первой же строки узнаваемый стиль — все при тебе! — начал я с грубоватой лести, поскольку всегда считал, что людей, равнодушных к этому эрзац-продукту в сверкающей упаковке, на свете очень мало. Да и присказка про кашу, которую маслом не испортишь, мне тоже симпатична. — Так вот, задумал я некое рискованное предприятие. И без тебя, дружище, мне в этом деле никак не обойтись.

— Мы будем грабить банк? — воровато оглядываясь, шепотом спросил Евдокимов и нетрезво ухмыльнулся. — Или сразу Алмазный фонд, ты же у нас спец по старинным вещицам. Я готов! Только ты должен дать мне «парабеллум», возможно, что-то пойдет не так, и нам придется отстреливаться!

— Макс, хватит дурачиться, я серьезно!

Я вкратце рассказал другу историю с дневниками, не забывая поведать и о предложении дамочки из «Обелиска». Единственное, во что я не стал посвящать Евдокимова, это просьба старушки Корнеевой нигде не «светить» дневник в ближайшие два-три года. После недолгих размышлений я придумал простейший вариант, по которому условие почтенной «гранд-маман» можно соблюсти без малейших неудобств для задуманного мной дела.

— Хорошо, я понял: ты, как всегда, по дешевке купил у несчастной бабушки бесценные раритеты, называя вещи своими именами, обобрал бедную старушку. — Да, мой друг иногда бывает не в меру циничен, но, по существу, он, конечно же, прав. — Теперь хочешь предложить мне участие в очередной твоей авантюре. В какой, интересно? И что мне за это будет — солидное вознаграждение или не менее солидный срок?