У расстрельной стены - Сергей Зверев

Как это бывает, пожалуй, только в кошмарах, Дергачев в своем сне понимал, что его вот-вот настигнет нечто ужасное и безжалостное, испытывал панический страх, пытался бежать, но ноги едва шевелились, не слушались, словно он брел по пояс в густом киселе. И от сознания собственной беспомощности страх стремительно рос, превращаясь в необъятное облако, закрывающее весь мир.

Матвей точно знал, что произойдет дальше: из облака вынырнет громадная рука, схватит его за шею костлявыми жесткими пальцами и отшвырнет куда-то в темноту, в которой таится нечто еще более страшное. Он уже ощущал легкое дуновение холода, идущее от этих ледяных пальцев, и виделся ему ухмыляющийся череп и горящие лютой злобой темные провалы глазниц. Дьявол или сама Смерть со своей косой?

— Опять натощак куришь. — В голосе Марии слышались и мягкий, заботливый укор, и нежность. — Хоть бы чаю сначала-то попил! Ох, Матюша, Матюша, не бережешь ты себя ну нисколечки… Что смурной-то такой? Опять приснилось что?

— Приснилось, — кивнул Дергачев. — Шахматы. Игра такая есть, слышала?

— Что ж я, совсем дикая, что ли. — Она притворно обиделась, но тут же ласково прижалась к плечу Матвея и с любопытством спросила: — А с кем играл-то? Выиграл хоть?

— Да нет, Маш, там такая игра, в которой выиграть невозможно… А ты-то откуда про шахматы знаешь? Может, ты и играть умеешь?

— Ой, ну что ты, — тихо засмеялась Мария, — какие с моей-то головой шахматы! Это я в санаторий от работы ездила в позапрошлом году — вот там и видела, как мужики играли. Важные такие, сидят, думают — смехота одна! Я и фигуры помню: тура, офицер, королева. Красиво…

В зыбкой серости раннего утра лицо женщины, обрамленное рассыпающимися по смутно белеющим плечам темными волосами, было видно плохо, но Дергачев знал, что на щеках Марии сейчас играют ямочки, ей это здорово шло.

Да и вообще, с Машкой ему крепко повезло: встретил он ее не в самую легкую минуту своей жизни и словно к давно забытому дому прибился. Вроде бы и обыкновенная баба, рядовой продавец продуктового магазина на дальней окраине Москвы, но есть в ней что-то такое… Рассмеется — будто жаворонок запоет радостно в голубом небе над залитым солнцем пшеничным полем! И в глазах та же голубизна теплом светится. Уютно с ней, хорошо. Не продаст, не обманет — это уж точно. И жизнь свою за него, случись что, не задумываясь, отдаст. Такая если уж любит, то до конца.

Казалось бы, прикидывал Матвей, кругом хороша баба, но вот нет в его сердце к ней настоящего огня, чтоб душа пела и в груди екало. Нет, черт возьми, и все! Видно, все той досталось, все там отгорело — и в душе теперь только серый пепел холодный…

Да и служба изматывала, вытягивала столько сил и нервов, что Дергачеву попросту некогда было особо углубляться в размышления и рассуждения о своих отношениях с Марией. Матвея вполне устраивало то, что крохотная однокомнатная квартирка в убогом бараке на окраине Москвы стала для него тихой гаванью, норой, берлогой — как ни назови, но только здесь он мог хотя бы какое-то время побыть самим собой и по-настоящему отдохнуть. Отдохнуть от своей работы, от постоянного напряжения, от игры в холодного исполнителя, не ведающего сомнений, наконец, от обычного страха просто что-то сказать или сделать не так — и оказаться, по словам Медведева, «в том же коридоре, но без «нагана» в руке».

Пока же, мысленно крестился Дергачев, слава богу, все идет как надо: и на службе порядок, и рука еще крепка — револьвер по-прежнему бьет без промаха.

Куда сложнее было разобраться со страхами и сомнениями. В том же тридцать седьмом, прикидывал Матвей, и то все было как-то проще и понятнее. Партия, товарищ Сталин сказали: «В стране много врагов — их надо уничтожить!» И органы под руководством «железного» наркома Ежова взялись за работу: уничтожали, не зная ни жалости, ни сомнений! Арест — скорый суд — расстрел. Тем, кому везло чуть больше, выпадала карта с надписью «лагерь». Так в том лагере еще поди выживи — это что по облигации займа крупный куш выиграть!

По ночным безлюдным улицам деловито разъезжали «черные воронки» — чаще всего это были фургоны-полуторки с надписью «Хлеб», на лестницах подъездов по-хозяйски уверенно топали каблуки казенных сапог, пугающе громко трезвонили в сонной тишине дверные звонки, и у многих, ох у многих обмирала душа и холодели от страха руки…

«Ленинская гвардия», старые большевики? К стенке! Поскольку почти все они перерожденцы, троцкисты, бухаринцы и вредители. Эйхе, Чубарь, Рудзутак, Косиор, Постышев — двоих из них Дергачев лично исполнял.

Военные? Зажравшиеся бездари, не понимающие задач РККА в новых условиях, кавалеристы, так и застрявшие в эпохе тачанок и трехдюймовок, пьяницы, заговорщики и шпионы, завербованные разведками Германии и Японии, — к стенке!

Руководители и сотрудники святая святых — НКВД? Бокий, Петерс, Уншлихт, Эйхманс, Агранов, Ягода и многие, многие другие? Троцкисты, вредители, враги народа! К стенке!

Рабочие, колхозники, врачи, учителя, артисты, ученые и многие прочие — всех проверить, всех под увеличительное стекло! Врагов найти, судить на показательных процессах, покарать без пощады! На всех портретах глаза выколоть, из учебников убрать все упоминания о мерзавцах! «Выше революционную бдительность! Нет и не будет пощады врагам народа! Их надо уничтожать! Приговор суда — наш приговор…» — кричали газеты.

Во всем этом кровавом и зачастую непредсказуемом шабаше при желании еще можно было увидеть какую-то логику. До поры до времени.

Точнее, до позавчерашнего дня, когда он, Матвей Дергачев, собственноручно расстрелял в подвале здания Военной коллегии Николая Ивановича Ежова — генерального комиссара Госбезопасности, «видного партийного деятеля, преданного делу Ленина — Сталина», дважды наркома, орденоносца и черт еще знает кого там!

Не растратчика из какого-нибудь сельпо, не директора МТС — «железного» наркома! И газеты о нем писали, портреты печатали, и на праздничных демонстрациях на Мавзолее рядом со Сталиным, Ворошиловым и Молотовым стоял. Пионеры стихи читали! Матвей хорошо помнил, как Мангулис как-то принес на службу номер «Пионерской правды» и целую поэму какого-то Джамбула вслух читал. Матвей и сейчас мог наизусть прочесть пару строчек: «В сверкании молний ты стал нам знаком, Ежов, зоркоглазый и умный нарком. Великого Ленина мудрое слово растило для битвы героя Ежова…» О как! И вдруг на тебе — враг народа!

Он вспомнил, как двое крепких сотрудников втащили в подвальную комнату мелкого мужичонку в обычной, явно не по росту, красноармейской форме без знаков различия. Ежов и так-то был маленького росточка, а в сравнении с конвоирами и вовсе казался подростком. Еще вчера — всесильный нарком, вселявший почтительный страх. Сегодня — обычный мужик, бьющийся в руках здоровенных чекистов и ничего кроме затаенной жалости не вызывающий. Матвей скривился, как от зубной боли, припоминая, как Ежов, пытаясь вырваться, отчаянно матерился и кричал, что «мало, мало он почистил органы!». Ну да, можно сказать, целую дивизию чекистов разогнал и к стенке поставил — это мало?! А в последние секунды даже «Интернационал» пробовал затянуть, явно истерика с «железным» наркомом началась. Да недолго продлилась: ударил «наган» Матвея — все разом и закончилось…