Без чайных церемоний - Ольга Тарасевич

Таня Добротворская с сочувствием посмотрела на Артема. Она, конечно, тоже не прочь побаловаться сладеньким, но целый торт – это уже слишком большой удар по организму.

Артем подошел к окну. «БМВ» пока оставалась на свободе, дворник копошился возле мусорных ящиков.

– Володь, мужика того видишь? Он мне машину утром чуть не закопал. Я думаю, он видел, кто из чужих людей заходил в подъезд. Хотя конечно, это мог сделать тот, кто живет в этом доме, – сказал он.

Володя тронул за рукав оперативника, уже о чем-то защебетавшего с Таней Добротворской.

– Понял, – с готовностью отозвался он. – Меня здесь уже нет.

Пролистывая пухлую телефонную книжку Светланы Храброй, Седов прикидывал, кому она могла сообщить о том, что к ней собирается приехать Артем с фотографиями клиентов «Мира спорта». Друзьям? Кому-нибудь из родни? Наверное, это был скорее близкий человек, с чего бы ей пускаться в откровения с теми, кто нуждается в ее услугах… А если так, то телефона может в этой книжке и не оказаться. Номера самых близких людей обычно помнишь на память…

– Отпечатки пальцев есть на обеих чашках! – сообщил Седову эксперт Марат Рамдракович Исаев. – Кое-что я на кухне поснимал, в спальне. В квартире, видимо, много народу бывало. Ну ничего – все проверим, сравним…

Седов обрадованно воскликнул:

– Слава богу! Марат Рамдракович, надеюсь, хоть что-то нам удастся выяснить.

– Старик, тебе помочь чем-нибудь? – тихо поинтересовался Артем. Вид у него был понурый… – А то мне, знаешь, так неловко. Я понимаю, что моей вины здесь нет. Но все равно на душе тяжело. Только поговорил с человеком, приезжаешь – а он мертвый…

– Да, я понимаю, – Володя сочувственно посмотрел на приятеля. – Если хочешь, поехали со мной в прокуратуру. Мне под дверь роман Лики Вронской подбросили.

Артем оживился:

– Ого! И ты его читал?

– Да! Все наши «мертвяки» – кроме Марго и Светланы – очень славненько загибаются в этой книжке. А виновата в этом якобы Маша Петрова.

– Да, я помню эту девушку. Она ключи выдает…

– Что я могу сказать… – вздохнул Седов. – Ты вряд ли обрадуешься, дружище. У меня появляется все больше и больше оснований подозревать твою обожаемую Вронскую…

– Глупости! – возразил Артем. – У тебя нет против нее доказательств. У нее не было мотива. Оставь девочку в покое.

Володя задумчиво потер виски, отмечая: голова уже почти не болит, только изредка легкие молоточки нет-нет, да тюкнут по черепу, но это мелочи, терпеть можно.

– Там видно будет. Ничего обещать не могу, – сказал он Артему…

За 15 лет до описываемых событий

«Природа требовала своего. Редко, но в моей жизни появлялись мужчины. Слесарь из соседнего цеха, вдруг решивший за мной приударить, потом грузчик, заносивший диван в нашу квартиру, и заинтересовавшийся, скрипят ли в нем пружины. Я скрывала эти короткие, ни к чему не обязывающие связи от сына, стараясь не обострять ставшие вдруг такими непростыми отношения.

С годами он все больше и больше становился похож на отца. Фигура, глаза, волосы, даже особенности мимики – все в нем напоминало о проехавшемся по судьбе бульдозером студенческом романе. И характер у него формировался гордый, непримиримый, бескомпромиссный – тоже отцовский. Гены – странная штука. Сын подсознательно чувствовал, что ему причитается совсем другой уровень жизни – с икрой из спецпайка, с «Волгой» и персональным водителем, отдыхом на Черном море.

– Не буду носить это пальто! Что за дурацкий фасон, – заявил он, гордо вздернув подбородок…

Вообще-то в таких пальто ходило полгорода. Мне пришлось выстоять за ним трехчасовую очередь. А он так и не надел его, мерз всю зиму в коротенькой болоньевой, но венгерской курточке.

Он капризничал, требовал от меня невозможного, закатывал истерики. Зато голова у него была ясная, смышленая. Я не могла с ним заниматься до школы. Некогда. Утром отрабатывала смену на заводе, вечерами вышивала льняные салфетки. Когда их собиралось достаточное количество – ехала в Москву, сдавала в художественный салон, куда наведывались иностранцы, большие любители народных российских промыслов. Я немного волновалась, когда сын шел в первый класс – все-таки ни читать, ни писать ребенок не умел. И – напрасно. За первую четверть у него в дневнике оказались одни пятерки, учительница его все время хвалила:

– Какой талантливый у вас ребенок. Схватывает новый материал буквально на лету. И не скажешь, что без отца растет. Такой спокойный, тихий…

Меня уже не жгло клеймо безотцовщины. Я привыкла к нему так же, как привыкла к осколкам той первой, единственной, самой яркой любви. Да, клеймо почти не жгло, осколки почти не ворочались. Человек ко всему привыкает.

Только однажды на родительском собрании мне пришлось краснеть. Неудовлетворительно за поведение, кто бы мог подумать! Мой тихий прилежный сынуля, как выяснилось, подрался, разбил нос мальчику двумя годами старше.

Вернувшись домой из школы, я прямо поинтересовалась:

– Что случилось?

Сын тоже не стал лукавить:

– Он назвал меня байстрюком…

Тяжело вздохнув, я взъерошила его волосы, поцеловала в затылочек, где торчали непослушные вихры, и промолчала. Что ж, по крайней мере, ребенок умеет постоять за себя. Ему понадобится это качество, ведь полагаться в этой жизни ему придется лишь на собственные силы…

А потом вдруг что-то разладилось в несгибаемой, казалось, империи – Советском Союзе. Стало понятно: это колосс на глиняных ногах, и вот-вот он рухнет. Возле газетных киосков зазмеились очереди. Люди взахлеб глотали горькую правду о нашей стране – о репрессиях, расстреле царской семьи, о проституции. Я тоже стояла в этих очередях, радуясь, когда мне доставался свежий номер «Известий», «Комсомольской правды», «Огонька». А вечерами не могла оторваться от экрана телевизора. Началась перестройка.

Процесс, как тогда говорили, пошел. Свободы становилось все больше, но жизнь делалась все хуже. Сгорели мои с таким трудом собранные 500 рублей на сберкнижке. Думала подарить их сыну на совершеннолетие, и вот пожалуйста – Сбербанк заморозил вклады населения.

Из магазинов исчезли продукты. Для того чтобы купить самое необходимое – мясо, молоко, даже хлеб, – требовалось полдня простоять в очереди. Многие люди с утра приходили еще в пустой магазин и занимали очередь за всем, что привезут: масло так масло, сахар так сахар. В этом плане мне было чуть проще, чем другим. Я приезжала к родителям в деревню – милые мои старики, они так до конца мне не простили решение оставить ребенка, но никогда не отказывались помочь – и набирала продуктов: картошки, свеклы, свинины…

Купить же одежду, обувь, посуду стало в те годы чем-то из разряда несбыточных мечтаний.