Блаженные - Джоанн Харрис

Сегодня после ужина было полчаса свободного времени. Я отправилась к грядке с целебными травами — теперь уже не моей, — погладила аккуратные кустики розмарина и шалфея серебристого, которые провожали догорающий день своим дивным ароматом. Пчелы деловито гудели над фиолетовыми колосками лаванды и пахучими цветами тимьяна. Белая бабочка на миг застыла над васильками. Отсутствие Флер вдруг ощутилось с мучительной остротой, а ее сиротское личико я видела постоянно и четко, как самую дурную карту в раскладе. Сколько ни боролась с отчаянием, оно накрыло меня с головой. Разве хватило мне тех секунд в рыночной толчее? Наглядеться на Флер не успела, а заплатила втридорога. Прошло четыре дня, а Лемерль не заикнулся о новом свидании, ни поступком, ни словом не показал, что оно возможно. Кровь стыла от жуткого опасения: раз Лемерль теперь с Клементой, вдруг Флер я больше не увижу? Я уже не так свежа и давно ему приелась. Лемерлю сладка молодость, а я… Чересчур холодная, гордая и упрямая, я свой шанс упустила.

Я преклонила колени пред своими травками. Тяжелые ароматы лаванды и розмарина путали мысли и навевали воспоминания. Уже не в первый раз я спрашивала себя, что затеял Черный Дрозд. Если разберусь, получу над ним превосходство. Не спрятано ли в монастыре сокровище, которое манит его алчное сердце? Вдруг он впрямь разузнал о кладе и вознадеялся, что я обнаружу его, копая новый колодец? Мы все слышали про сокровища доминиканцев, якобы зарытые под склепом и замурованные в древних стенах. Нет, опять я сочиняю и придумываю. Джордано корил меня за такие придумки и больше любой романтики ценил строгую поэзию математики. «Плохо кончишь, Жюльетта, — сухо предупреждал он. — У тебя пиратская душа и ослиные мозги. Полно, вернемся к нашей формуле…»

Догадываюсь, что сказал бы мне Джордано: в стенах монастыря никаких сокровищ нет, а зарытое в зыбучие пески потеряно давно и навечно. Нечего байки слушать! Только Лемерль похож на меня больше, чем старый учитель, он тоже скорее романтик-пират, чем холодный логик. Я хорошо понимаю, что нужно Лемерлю. Страсть. Игра. Аплодисменты. Ему жизненно необходимо пакостить, дурачить сильного противника, крушить алтари, осквернять могилы. Я понимаю это, потому что сама такая, мы с Лемерлем — родственные души: взгляни на одного, увидишь другого. В крови Лемерля бурлит много страстей, алчность — лишь одна из них, и далеко не самая сильная. Нет, дело тут не в корысти.

В чем же тогда? Во властолюбии? В желании прижать к ногтю шестьдесят пять женщин и играть с ними, как с куклами? Вот это больше похоже на Черного Дрозда и объяснило бы его свидания с Клементой. Только ведь красоток Лемерлю всегда хватало — ни в деревнях, ни в Париже без женской ласки он не скучал и прежде не слишком ее ценил. Тогда что остается? Чего добивается Лемерль?

Тут из-за невысокой ограды раздался крик, и я вскочила на ноги.

— Miséricorde! — прозвучало так пронзительно, что я и голос сперва не узнала. Я бросилась к ограде и встала на цыпочки.

Сад и огород примыкают к западной стене часовни, чтобы она защищала деревья и растения от зимней непогоды. Я глянула за ограду: как на ладони, футах в пятидесяти, были западный вход и бедная Розамунда. Старуха держалась за голову и голосила:

— О-ой, мужчины!

Я подтянулась и села на ограду. У входа в часовню стояли шестеро рабочих. За раскрытой дверью виднелись веревки с блоками, рядом бревна — все готово для перемещения тяжестей.

— Не тревожься, сестра! — ободряюще крикнула я. — Это рабочие, они нам крышу чинят.

— Крышу? — недоуменно переспросила Розамунда, повернувшись ко мне.

— Не волнуйся! — повторила я и перекинула ноги через ограду. — Это рабочие. В часовне течет крыша, вот они ее и чинят. — Я кивнула и легко спрыгнула в высокую траву.

Розамунда обескураженно качала головой, потом близоруко прищурилась.

— Кто ты, молодица?

— Сестра Августа. Помнишь меня?

— Нет у меня сестры и отродясь не было. — Розамунда снова прищурилась. — Милая, ты мне подлинно знакома, но не упомню…

Я обняла ее за плечи. С порога за нами следило несколько сестер.

— Ничего-ничего, — вкрадчиво проговорила я. — Пойдем вместе на капитул, ну а там…

Розамунда уже повернулась к часовне, как вдруг снова заголосила:

— Глянь, глянь, Святая Мария!

Либо Розамунда видела лучше, чем мне думалось, либо была в часовне, когда начались работы, потому что я сперва не углядела ничего подозрительного в группе мирян у западного входа. Теперь я присмотрелась и поняла, что приспособления их не для ремонта крыши, а у стены нет ни подмостей, ни даже лестницы. Молодой мужчина поставил опорные катки, двое других рычагами поддевали статую. Еще двое страховали ее сзади, а старший раздавал команды. Связанная, аки дикий зверь, статуя святой Марии Морской дюйм за дюймом переместилась на катки.

За происходящим уже наблюдали несколько сестер, в том числе Альдегонда и Маргарита. Никто не говорил ни слова.

— Зачем уносят нашу святую? Куда они ее забирают? — вопрошала подавленная, сбитая с толку Розамунда.

Ну что тут ответить?

— Наверное, в место получше этого, — промямлила я. Для святой Марии Морской нет места лучше. Ее место здесь, у нашей часовни, чтобы каждый мог к ней прикоснуться.

Розамунда со всех ног бросилась к мирянам.

— Воры, ворюги, не трогайте ее, не забирайте! — хрипела она.

Я побежала следом.

— Осторожнее, сестра, не ушибись!

Только Розамунда не слушала — уже ковыляла к дверям часовни, у которых миряне тягали статую, пытаясь не повредить мраморные ступени.

— Что вы творите?! — вопила Розамунда.

— Поберегись, сестра! — закричал рабочий. — Не путайся под ногами! — Он ухмыльнулся, показав почерневшие кривые зубы.

— Это же святая! Наша святая заступница! — От гнева глаза Розамунды едва не вылезали из орбит.

Отчасти я понимала Розамунду. Долгие годы великанша-святая — если она впрямь святая — была частью монастыря. Сколько жизней и смертей прошло перед ее каменным ликом. Сколько молитв прочитано под ее бесстрастным взглядом. Круглый живот, широкие плечи статуи — вся черная глыба утешала нас своим немым присутствием, казалась островком незыблемости в бурном море перемен. Убрать ее сейчас, в это смутное время, значит осиротить нас в пору, когда поддержка особенно нужна.

— Кто так велел? — спросила я.

— Ваш новый духовник, сестричка. — Мирянин едва взглянул на меня. — Все, спускаем ее, осторожнее!

Я оттащила Розамунду от ступеней. Секундой позже статуя, которую с обеих сторон поддерживали рабочие, скатилась по бревнам и рухнула на дорожку, подняв клубы пыли. Рабочий с гнилыми зубами поправил статую, чтобы лежала ровнее, а его помощник, рыжий парень с задорной улыбкой, подогнал телегу для погрузки.

— Зачем снимать ее с места? — спросила я.