Степной ветер - Ирина Дегтярева

– Ну какая у нас семья? – удивился Мишка. – Ты и я. Если бы у меня младший брат был, а не Ленка с Юркой… Да и Сашка… Не то все это.

– Тогда мне нужно жениться, – осторожно намекнул отец. – Ты ведь, кажется, был против?

– Я и сейчас против. А младший брат мне не помешал бы.

– Без женитьбы не выйдет! – рассмеялся Петр Михайлович с облегчением. – С меня хватит женитьб. Да и тебя с лихвой хватает… Знаешь что, собирайся-ка ты в поездку. Завтра на море поедем.

– Как?! – вдруг испугался Потапыч. – Почему ты раньше не сказал?

– А что, у тебя другие планы? Жаждешь английский зубрить? Кстати, учебник не забудь взять. – Отец помолчал, глядя на ошалевшего от неожиданности Мишку, и все-таки пояснил: – Если тебе хотя бы за неделю сказать, ты начнешь нервничать, уж я тебя знаю, наберешь вещей целый вагон и в результате перегоришь в ожидании отъезда – или заболеешь, или спрячешься и откажешься ехать.

– Когда это такое было?! – Мишка вскочил из-за стола возмущенный, хотя в душе защемила знакомая тревога и заворошилась боязнь оторваться от привычной жизни, от дома, от тетки.

– В прошлом году, – безжалостно напомнил отец, – и в позапрошлом. Все дети как дети, все стремятся в путешествия, жаждут приключений, и только ты такой редкий экземпляр – домосед, держишься за теткину юбку. Тебя клещами из твоего мирка не выдернешь.

– Неправда! Тем более мы в прошлом году не на море ехали. Это другое.

– Посмотрим. Буду рад, если мы завтра тихо-мирно сядем в машину, доедем до Азовского моря, кое-кто не спрячется перед поездкой, а в дороге не будет капризничать по пустякам.

– Зря ты его берешь! – вмешалась тетка. – Дома ему и правда лучше. Он расклеится в дороге, разболеется. Там перекупается и перегреется. Ты не очень хорошо за ним приглядываешь. Только и будете там бегать по врачам. Лучше бы дома сидел, английский учил.

– Вот и нет, тетечка! – раздраженно отреагировал Мишка.

Но едва он пришел к себе в комнату и начал собираться, мысли налетели вихрем. Одна хуже другой. «Дорога длинная, опасная, – начал размышлять он, отыскивая в недрах стола перочинный ножик, маленький бинокль в черном тканевом футляре, трубку для плавания и маску. Ласты лежали под кроватью. – Вдруг в аварию попадем? Папа может уснуть за рулем, а дядя Паша водит плохо, нервно, то разгоняется, то тормозит резко… А на юге еще и болезней много. По телевизору говорят, что там бывает холера». Мишка не знал толком, что это за болезнь, но все равно боялся. В голове метались все эти «а вдруг».

Спал он плохо. Ворочался, едва не упал с кровати, а проснувшись на самом краю, испугался так, что дыхание сбилось, сердце забухало в груди и запульсировало в висках.

Утром Мишка исчез.

– В следующий раз буду привязывать его к кровати накануне отъезда. – Сердитый отец ходил по двору и заглядывал во все укромные уголки, где мог спрятаться Мишка.

Тот забрался на крышу сарая и, прижимаясь щекой к разогретому солнцем вонючему рубероиду, старался себя не выдать ни малейшим шевелением, ни дыханием.

Отец спустил с цепи Рыка, и тот, подбежав к сараю, стал напрыгивать на стенку.

– А ну слезай! – велел Петр Михайлович. – Не хочешь ехать – сиди дома! Надоели твои прятки. Всё, мы уезжаем. Паша, Сашок, давайте живо в машину, и так целый час на дурацкие поиски потратили. Сашка, отнеси его сумку в дом. Целый мешок барахла натащил.

С крыши донесся рев. Потапычу было безмерно жалко себя, свои вещи, которые обозвали барахлом, свою никчемную, как ему казалось, жизнь, которую он проводит так, что становится в тягость другим. Обузой. Теперь, когда его так решительно отвергли, он ни за что не спустится с крыши и не попросится в поездку.

Он ощущал жгучую обиду и ненавидел обидчиков. «Езжайте куда хотите! Ничего вас там хорошего не ждет». Его раздирали такие противоречивые чувства, что он казался себе вывернутым наизнанку. Вроде хотел ехать – и не хотел, ждал жалости к себе – и не собирался ее принимать.

Отец знал его довольно хорошо, но и он терялся в таких ситуациях, догадываясь, что на проявление жалости Потапыч ответит еще большей враждебностью, понимая, что в таком состоянии Мишку ранят любые слова – и ласковые, и сердитые.

По приставной лестнице Петр Михайлович взобрался на крышу и потянул сына за ногу. Тот стал брыкаться, но отец перехватил и вторую его ногу и перетащил Мишку к себе на плечо.

– Будешь дергаться – упадем, и я спину себе сломаю. Останешься сиротой.

Мишка затих, но выражение его лица не внушало надежды на то, что он успокоился.

Даже обиженный им вчера Сашка не злорадствовал и не пытался подшучивать, поскольку видел, как мучается брат, сам не понимая отчего.

Привычка жить хоть и в большой семье, но уединенно, в своем мирке, с Потапычем играла злую шутку перед любыми поездками – в город или к деду Мирону, а еще страшнее, если в другой город, далеко и на долгое время.

Его пугало большое скопление чужих людей, новые запахи, звуки. Ему хотелось особой привычной степной тишины, в которой, как миражи, возникали образы всех тех путешествий, которые он совершал в своем воображении.

– Давай поедем, – шепнул ему отец. – Ты сам потом будешь счастлив. И я это знаю, и ты. А если мы останемся, ты ведь через десять минут начнешь жалеть… Без тебя я не поеду, а мне хочется на море.

Через десять минут Мишка сидел на заднем сиденье джипа в обнимку со своей сумкой, с припухшим от слёз лицом и устало, измученно смотрел в окно. После нервного срыва на него нападали равнодушие и сонливость.

Сашка жался к другому окошку, делая вид, что увлечен разглядыванием унылых степных пейзажей.

За всю дорогу они не обмолвились ни словом. Мишка раньше и представить не мог, что они с братом так сильно рассорятся. Но он вдруг перестал восхищаться им и его цирковыми достижениями в цирковом деле.

«„Мы – цирковые“! – мысленно передразнивал он любимое Сашкино выражение. – Цирковые они! А мы хуторские. Да! Хуторские увальни. Так вышло, что он работает в цирке, за него отец профессию выбрал. А я в Ловчем живу и тоже не выбирал это. Зато профессию сам выберу. Но и тогда похваляться не стану. Разве врачи или инженеры так говорят? Мы – врачебные, мы – инженерные! Смешно, честное слово!»

* * *

Мишка проснулся в небольшой комнате с белыми стенами и щелястыми ставнями на окнах. В щели проникал белый ослепительный свет и задувал ветер. Не степной, а морской, соленый, пахнущий водорослями остро и свежо, не так, как на реке, где ил имеет чуть затхлый, слегка болотистый запах. Морская вода пропитывала воздух йодистой свежестью.

Потапыч с улыбкой потянулся, чувствуя, как приятно пощипывает кожу от плохо смытой с вечера морской соли.

В комнате больше никого не было. Стояли две застеленные раскладушки – дяди-Пашина и Сашкина. Отец спал с Мишкой на одной кровати, но и он уже проснулся и ушел, позволив Мишке выспаться.