Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни - Николай Ямской

И при этом — приличные порции, посуда из лиможского форфора, почти безупречное обслуживание.

Цены — по крайней мере, на глаз — не такие уж и заоблачные. Но в «уях». Потом, когда прейскурант повелели оформлять в рублях, все встало на свои места. Расчет пошел в «штуках», да и чаевые оказались «царскими».

Знать бы, чему завидовать

Конечно, можно считать, что с появлением в столичной коллекции роскошных заведений нового «Арарата» жизнь, в натуре, стала веселее. Но почему же при этом обязательно и сильно дороже?

В старых «Арагви» и «Арарате» тоже было не бесплатно. Но как-то по-другому. Не в «уях». Да и надежда на какое-то неизбежно светлое для всех будущее, несмотря ни на что, теплилась. И тогда казались не такими низкими потолки. Не такими тесными украшенные фресками стены…

Мы благополучно дожили до времен, когда в Москве открылись десятки, сотни новых, «с иголочки» ресторанов, а в старые завезли самые современные материалы и сделали евроремонт.

И только тут обнаружилось то, что многие из нас, современников старого «Арарата», когда-то даже вообразить не могли — что вся эта благодать к тем, прежним нашим мечтам никакого отношения не имеет.

Как сказал один мой приятель, настороженно кося глазами в сторону своей когда-то простодушно хорошенькой жены, ныне его же прекраснодушной недотепистостью превращенной в беспощадную бизнесвумен: «Поосторожней надо бы с мечтами! В один прекрасный день они могут сбыться…»

Для ВИП-персон они, конечно, сбылись. Жаль только, что всем остальным такое не всегда по карману.

Сегодня, конечно, историки-знатоки общепита советской поры могут сколько угодно дискутировать, удалось ли при той не очень-то баловавшей народ власти восстановить старый, дореволюционный ресторанный мир. Но одна вещь бесспорна: в Москве национальная кухня входящих тогда в состав СССР республик была все-таки неплохо представлена. В подтверждение достаточно вспомнить и перечислить названия лишь некоторых, еще не упомянутых в нашем рассказе ресторанов, чьи названия и ассортимент говорили сами за себя. В середине прошлого века желающие отведать настоящего украинского борща шли в ресторан при гостинице «Украина». Те, кому были милее белорусские драники, могли их найти на улице Горького, в ныне снесенном «Минске». За угощением в прибалтийском духе приходилось отправляться подальше — аж на Мичуринский проспект, где в начале 1970-х открылся ресторан «Литва».

А какие длинные хвосты любителей замечательной азербайджанской кухни стояли в ныне тоже канувшем вместе с СССР в Лету ресторане «Баку» на той же Тверской.

А кухни народов республик Средней Азии? Чего стоил только один «Узбекистан», что и поныне работает на своем старом месте на Неглинной улице.

В плену опустошительных желаний

В стане ресторанных новичков-ударников послевоенного сталинского общепита неподражаемая кухня братских народов Кавказа имела в лице «Узбекистана» опасного соперника. Потому что в Москве этот ресторан достойно, можно сказать, представлял не менее уникальную, пряную, острую, вкусную кухню братских народов из Средней Азии.

Другое дело, что первые годы его существования пали на ту пору, когда полноценно погулять в нем могли лишь всесоюзно известные и весьма благополучные в материальном отношении граждане, коих, естественно, было меньшинство, Остальные туда если и попадали раз-другой, то вспоминали потом свой визит как яркий, но, увы, опустошительный праздник жизни. Поэтому большинство в той огромной, потенциально богатой, но очень неласковой к населению стране было лишено и этих воспоминаний.

Как упоительна в России ветчина

Наша семья принадлежала к большинству. Поэтому я да не только я, но и все мои дворовые кореша были уверены, что, например, ветчина — это нечто жидкое, разлитое по бутылкам и очень вкусное. Реально первая моя встреча с этим «предметом» состоялась в 1947 году, на уличном буфетном «развале» по случаю 800-летия Москвы. Там лежащие на одном из лотков бутерброды с ветчиной прямо-таки заслонили для меня все остальное. Я еще не только не вкусил, но даже толком ничего и не рассмотрел, но уже был совершенно полонен запахом. Прочувствовав ситуацию, мои еле тянувшие от получки до получки родители сдались и купили мне и старшему брату по бутербродику. Тот потом иронизировал, что они не выдержали моих вдруг совершенно по-волчьи блеснувших глаз.

Что самое интересное, ветчину я тогда так, по существу, толком и не распробовал. Зато запах некоторое время стойко связывался с какой-то иной, по-настоящему вкусной и здоровой жизнью. Что скоро скорректировалось другим, куда более мощным ароматом.

Комплекс Кабыздоха

В той далекой послевоенной Москве этот аромат был связан с одним местом, где — как потом выяснилось — голова кружилась не только у меня. Находилось оно в «междуречье» Петровки и Неглинной улицы. В соединяющем их мрачноватом проходе уныло тянулся дом, в который я бегал к одному приятелю меняться марками. В его тогда перенаселенных, утрамбованных ненормативной лексикой недрах с ног сбивала тяжелая смесь запахов старого, захламленного жилища, кислых щей и несвежего, совершенно уже не поддающегося стирке белья. В мире моего детства по-другому, в сущности, не пахло. Так что можно было бы и не комплексовать. Если бы не было нужды по пути в ту «Воронью слободку» пробегать мимо открытого в 1951 году ресторана «Узбекистан». Вот уж откуда веял и расползался по окрестностям чуть сизоватым дымком такой запах, что изо рта разве что слюна не капала. Точно как у Кабыздоха — нашего дворового пса.

Стоило в его присутствии вслух упомянуть про «сахарную косточку», и он сразу же впадал в глубокий гастрономический транс.

Чрево Петровки

Спустя много лет, когда подобные диссонансы уже не расшатывали нервную систему моих современников, от своего коллеги-известинца я узнал довольно любопытную вещь. Оказывается, в начале 1935 года в одну из комнатушек «Вороньей слободки», куда, напомню, уже после войны я бегал к своему приятелю, въехал со своей беременной женой молодой, подающий большие надежды инженер. После куда более достойного, но все же совместного проживания с родителями мужа им хотелось уединения в собственном «гнезде». Увлеченный своими техническими идеями инженер мечтал о столь необходимом ему и жене покое. Однако тщетно было его искать в круглосуточно гудящей, словно заводской цех, коммуналке, средь пространства, сдавленного чьими-то сундуками, свешивающимися со стен оцинкованными корытами, стиральными досками и поломанными велосипедами фирмы БСА. Поэтому супруги переночевали всего два-три раза. И, не выдержав прелестей коммунального быта, спешно вернулись к родителям…