Расцвет русского могущества - Иван Забелин

Самое это имя, Олег, по всей видимости, заключает в себе тот же смысл освободителя, ибо его корень льгъ-кий, лег-кий, льг-чити, ольгъ-чити есть русский корень, означающей льготу, вольготу, в смысле свободы, облегчения от тягостей жизни податной, покоренной; облегчение от даней, от налогов, от работы.

Теперь нам это имя кажется норманнским, так мы далеко ушли от русского корня наших помыслов, но в Древней Руси это имя, по-видимому, носило в себе живой смысл, было имя очень понятное. Оно объясняется, например, такими отметками летописей: «Приде (в 1225 году) князь Михаилъ въ Новгородъ, сынъ Всеволожь, внукъ Олговъ, и бысть льгъко по волости Новугороду (в другом списке: по волости и по городу. – Примеч. авт.)». Псковский летописец о временах царя Федора Иоанновича говорит между прочим: «И дарова ему Бог державу его мирно и тишину и благоденствие и умножение плодов земных, и бысть лгота всей Русской земле, и не обретеся ни разбойник, ни тать, ни грабитель, и бысть радость и веселие по всей Русской земле»… От того же корня происходить лга-лзя, легкость, свобода, по-лга, по-льза, вольга – вольные люди, вольница, и, быть можеть, Волга в смысле вольной, свободной реки, по которой можно было плавать не так, как по Днепру, не опасаясь никаких порожистых задержек и остановок.

В Новгородской области по писцовым книгам много мест носят такие названия: Лза, Лзя, Лзи, Лзена, Лзени, Волзе, Вольжа река, Олзова гора и пр., и в самом Новгороде был остров Нелезин. Смысл этих имен отчасти раскрывается в летописных выражениях: «Ни сена лзе добыти, не бяше льзе коня напоити». Отсюда образовалось известное нам «нельзя», или, по-древнему, «не-лга», например, «не-лга (не-льзе) вылезти».

Подобные имена встречаются и в других местах. Припомним Льгов, город Курской губ., Льжу, речку Псковской губ., впадающую в реку Великую возле города Острова. Льгово, Ольгово и Льговка – рязанские селения; Льгина, Льгова, Льговка – калужские селения и мн. др. На юге в Волынской губ. река Льза, текущая между Горынью и Припятью в 25 верстах к юго-западу от древнего Турова, в одном месте изворачивает свой поток очень круто, именно около селения Олгомли, что явно показывает, откуда или по какому случаю и самое селение получило свое имя. Его окружает с трех сторон река Льза, оттого оно и прозывается О-лг-омля.

Приставка О– к корню льг, Олег, дает этому имени тот же смысл, как и приставка в словеах о-свободитель, о-хранитель и в бесчисленном множестве других подобных слов. То же должно сказать и об имени О-лга, Ольга, которое образовалось от корня лга так же самостоятельно, как и имя Олег от своего корня. Для первобытного общества уже один порядок в данях, порядок в сношениях с соседями, уряд между Греческой землей и Русской составляли великое приобретение народной свободы, и потому герой таких дел необходимо получал соответственное своим подвигам имя.

Важнейшим подвигом освободительных дел Олега было, конечно, облегчение сношений с Царьградом, посредством точного договора, и главным образом то простое, но по народным понятиям и нуждам очень великое обстоятельство, что Русь, приходя в Царьград и уходя оттуда, будет вполне обеспечена всяким продовольствием, получит в этом случае всякую вольготу. Мы видели, что еще поход Аскольда заставил греков заключить с Русью мирный договор. Но с того времени прошло 40 лет: сношения развивались; несомненно встречались новые случаи, о которых следовало условиться по-новому, и, быть может, именно вопрос о продовольствии составлял главнейшую заботу Руси. К тому же на византийском престоле царствовал другой царь, и даже не один, от которых неизвестно чего можно было ожидать. Сама собой возникала необходимость поновить ветхий мир. Очень вероятно также, что Олег пользовался обстоятельствами, и в то время как весь Царьград исполнен был смут по случаю незаконного четвертого брака царя Леона, именно в 907 году русский князь с угрозой войны постарался вырвать у греков надобный договор.

На пятое лето после этого первого уговора Олег снова послал к грекам послов «построить мир и положить ряды».

На этот раз летописец вносит в свой временник всю договорную грамоту целиком. Но, по всей видимости, и первый уговор был утвержден также на письме, откуда летописец и сделал надобное извлечение. Если б этот первый договор был только словесным предварительным соглашением для той цели, что подробности будут изложены после, то непонятно, зачем было ждать этих подробностей почти целых пять лет. Несомненно, что оба договора были самостоятельны и один вовсе не служил предисловием для другого и даже не вошел в его состав.

Новый договор был устроен, вероятнее всего, по случаю новой перемены на византийском престоле, где в тот самый год вступил на царство Константин Багрянородный, еще семилетний малютка. В таких случаях всегда подтверждались старые или устраивались новые ряды и договоры.

Четырнадцать послов[95], в числе которых находились и пятеро устроивших первый договор, говорили царям, что они посланы от Олга, великого князя русского, и от всех под его рукой светлых бояр; от всех из Руси, живущих под рукой великого князя; посланы укрепить, удостоверить и утвердить от многих лет бывшую любовь между греками и Русью; что Русь больше других желает по-божески сохранить и укрепить такую любовь не только правым словом, но писанием и клятвой твердой, поклявшись своим оружием; желает удостоверить и утвердить эту любовь по вере и по закону русскому.

«Первое слово, – сказали послы, – да умиримся с вами. Греки! Да любим друг друга от всей души и изволенья, и сколько будет нашей воли, не допустим случая, чтобы кто из живущих под рукой наших светлых князей учинил какое зло или какую вину; но всеми силами постараемся не превратно и не постыдно во всякое время, вовеки сохранить любовь с вами, греки, утвержденную с клятвой нашим словом и написанием. Так и вы, греки, храните таковую же любовь непоколебимую и непреложную, во всякое время, во все лета, к князьям светлым нашим русским и ко всем, кто живет под рукой нашего светлого князя».

«Введение, слишком похожее на новейшее, не возбудит ли сомнения о подлинности сего древнего акта?» – замечает Шлецер, и вслед за тем говорит, что не видит в акте «ни одной настоящей подделки». Составив себе понятие о древних руссах как о краснокожих дикарях, славный критик, конечно, недоумевал, встретивши документ этих дикарей, по существу дела весьма мало отличающийся от современных нам подобных же документов.