Расцвет русского могущества - Иван Забелин

По летописной памяти, Киев усилился от сборища в нем варягов. Первый почин принадлежал варягам из Новгорода. Затем Аскольд собрал множество варягов уже независимо от Новгорода. К нему же собирались и сами новгородцы, как беглецы, недовольные Рюриком или спасавшиеся в борьбе с ним. Стало быть, все варяжское, ибо новгородцы были те же варяги, уходило в Киев как в общее пристанище всякого рода людей, или обиженных и оскорбленных, или искавших более выгодного дела своему мечу и дарованиям, или остававшихся где-либо совсем без дела. Но летописец населяет Киев главным образом из Новгорода и тем дает понятие, что, в сущности, теперь это была новгородская варяжская колония.

По какому случаю в это же время обнаруживается в Русской стране особенное скопление варягов, об этом мы уже говорили выше. Заметим только, что свободный прием варяжских дружин в главных городах и даже в Киеве уже показывает, что это были люди давно знакомые и родные по обычаю и по языку.

Итак, в середине IX века древний родовой городок Киев становится новгородской колонией варягов и вообще людей, пришедших от разных сторон. Такое население должно было вскоре обнаружить задатки совсем иного развития, чем было прежде в родовом или промысловом городке. Скопившаяся дружина, как видно, по преимуществу военная, должна была прежде всего добывать себе кормление. Если накануне для малого городка оно было достаточно, то с приливом новых людей необходимо было добывать его больше. Вот первое, для всех общее дело, которое одно способно соединить и связать в один узел все помышления и стремления новых людей, хотя и собравшихся от разных сторон, от разных племен и родов, с различными целями и задачами жизни.

Кормление, таким образом, становится задачей жизни для этого нового общества, основной стихией его быта, коренной силой его деятельности.

Для земледельца, зверолова, рыболова и всякого другого промышленника, питавшегося от матери-земли, такое кормление давала сама природа, лишь бы не ослабевали руки пользоваться ее дарами. Для военного города, который олицетворял в себе по преимуществу только работу мечом, это кормление приходилось добывать именно концом меча, не от матери-земли, а от людского мира.

Несомненно, что в Киеве военная дружина явилась прежде всего на помощь веслу, для охраны торговых караванов, спускавшихся к Корсуню[87] или Царьграду. За эту работу, вероятно, от караванов же она и получала кормление. Но с умножением промысла умножались и приходящие люди, а скопление дружины должно было распространять способы кормления, отыскивать для него новые пути. Ближайшим из всех таких путей было завоевание даней в окрестных поселках, завоевание с этой целью окрестных земель и целых областей.

Киев, таким образом, в своем новом зерне носит уже зародыш того завоевательного, военно-дружинного начала, которое впоследствии охватило всю землю и покрыло своей славой прежние, только союзные и промысловые отношения земли, какие развивал с давнего времени по преимуществу один Новгород. В конце концов из этого-то начала и должно было возродиться уже Московское государство, которое никак не могло понять, для какой цели существует Новгород, как равно и Новгород никак не мог взять себе в толк, каким образом древний великий князь сделался государем и даже самодержцем на греческий манер.

О деяниях Аскодьда и Дира древние списки летописей говорят только одно: что они ходили на Царьград, и вовсе не упоминают о других каких-либо делах. Но поход на Царьград такое событие для зарождавшегося могущества Киевской страны, которое уже само собой объясняет, что оно составляло, так сказать, увенчание многих других дел и различных отношений и к самому Царьграду, и к соседним племенам.

По этой причине получают немалую достоверность и те отрывочные летописные показания о делах Аскольда, какие внесены уже в поздние списки. Эти показания свидетельствуют, что Аскольд и Дир начали свое поселение в Киеве войной с древлянами и уличами, быть может, заграждавшими свободный путь, одни наверху, другие внизу Днепра. Затем упоминается, что Аскольдов сын погиб от болгар, конечно, дунайских. Самое это сведение могло попасть в наши летописи от древних болгарских летописцев. Потом Аскольд и Дир воевали с полочанами и много зла им сотворили. Это свидетельство указывает уже на варяжские отношения.

Вот события, которые предшествовали цареградскому походу. Сам поход красноречиво изображен патриархом Фотием, который дает намек, что до похода между Русью и греками существовал союз, со стороны Руси именно вспомогательный союз, расторгнутый убийством одного русина в Царьграде. Фотий рассказывает также и о последствиях похода, именно о крещении Руси и утверждении с нею союза, договора, что подтверждает Константин Багрянородный, говоря, что Русь, не знавшая ни кротости, ни уступчивости, была привлечена к договору богатыми дарами золота, серебра и шелковых одежд. Утвержденный союз и договор несомненно был письменный. Но об этих важнейших событиях наша древняя летопись ничего не знает. Воспользовавшись только хроникой Георгия Амартола, и то в болгарском переводе, она изображает этот поход очень неудачным, к чему поздние вставки прибавляют, что по возвращении Аскольда в малой дружине в Киеве был «плач великий, а потом был глад великий». Однако в то же лето Аскольд и Дир избили множество печенегов. Летописные поздние вставки о киевских делах заключаются известием, что из Новгорода в Киев от Рюрика выбежало много новгородских мужей[88].

Все эти свидетельства, и домашние, и византийские, явно раскрывают только одно: что Киев при Аскольде возродился как самостоятельное княжество и достославно начал русское историческое дело, положил первое основание для русской самобытности. Пользовался ли он в походе на греков помощью Новгорода и других верхних земель, об этом летопись ничего не говорит. Она, напротив, выставляет его действия независимыми от Новгорода. Киев в ее глазах хотя и колония варягов из Новгорода, но земля особая, самостоятельная, как Полоцк, как Туров, как сам Новгород. Вообще положение дел в Русской стране в середине IX века изображается летописью так, что во всех важнейших местах, во всех главных городах сидят пришельцы варяги, зависимые и независимые от Новгорода, о котором об одном говорится не без мысли, что он сам был варяжского рода. Из призванных князей старший поселился в Новгороде, чем показал вообще новгородское старшинство пред всеми другими колониями варягов. В этом положении дел очень значительно то обстоятельство, что эти варяги, хотя бы и пришедшие особо от Рюрика, прежде или после него, от разных варяжских мест, все-таки во имя своего варяжства связывали все отдельные русские области и земли в одно целое, а потому и право на варяжское наследство, где бы оно ни оказалось, все-таки принадлежало старшему в варяжском роде. А старшим в варяжском роде был Рюриков род; старшим гнездом варяжества был Новгород. Из этого узла и стала развиваться дальнейшая история страны. По рассказу летописи, Рюрик перед кончиной отдал княжение Олегу, своему родственнику; ему же на руки отдал и своего очень малолетнего сына Игоря. Три года ничего не слышно о новом князе. Но в тишине происходили важные дела. В это время весь Север готовился идти в далекий поход. Олег собрал варягов и чудь (Изборск), славян (Новгород), мерю (Ростов), весь (Белоозеро), кривичей (Полоцк) и выступил в поход на Киев. По какому поводу, неизвестно. Летопись молчит, как она молчит вообще о поводах и причинах событий. Видим только, что поднимается поход большой, что весь Север собрался с целью покорить своей власти южную землю, Киев; и не только покорить, но и поселиться в ней навсегда. На пути по Днепру Олегу отдается Смоленск, старший город кривичей на Верхнем Днепре. Он сажает здесь своего мужа – посадника. Затем по Днепру же Олег берет Любеч, вероятно старший город в земле радимичей, и тоже сажает в нем своего посадника. Он очищает таким образом днепровский путь до самого Киева. Здесь вся эта северная сила прячется коварно в лодках и засадах. Сам Олег, с Игорем на руках, выходит на берег, посылает с вестью к Аскольду и Диру, что «пришли, мол, гости, идут в Грецию от Олега и Игоря-княжича и желают повидаться с земляками-варягами». Отчего же не пойти к землякам. Аскольд и Дир пришли к берегу. Но из лодок повыскакивала дружина, и Олег сказал киевским владыкам: «Вы владеете, но вы не князья и не княжего роду: я есть княжий род, а это сын Рюрика!» – примолвил он, вынося вперед маленького Игоря. Аскольд и Дир тут же были убиты. Весь Киев молчит, представляется пустым местом, где, кроме Аскольда и Дира, нет и живущих. Так обыкновенно рассказывает свои повести народная былина, и мы не имеем оснований сомневаться в существенных чертах всего события. Было так или иначе, но явно одно: что новгородская дружина завоевала себе Киев и осталась в нем; что Киев был страшен своей силой и требовалось взять его не иначе как обманом, хитростью, коварством; а этого тоже невозможно было сделать без предательства со стороны киевской дружины. Вот почему эта киевская дружина и не подает никакого голоса. Она выдает своих князей обеими руками. Такие дела позднее делывались очень часто. Всего любопытнее здесь разговор о княжем роде. Словами Олега высказывается как бы разумение всей земли, что владеть землей потомственно должен только княжий род, именно род, а не лица; что никакой другой человек, хотя бы и боярин, а тем более воевода-простец, не должен иметь никаких прав на владение страной, кроме прав кормления, временного пользования своим городом. Положим, что такие идеи присвоены рассуждению Олега уже позднейшими летописцами, обнаружившими в этом случае современные им воззрения XI и XII веков; но ничто не противоречит и тому заключению, что те же воззрения существовали и в IX веке. Они по своему существу так первобытны, что их начало можно относить к глубокой древности. Они объясняют только, что земля, как и воздух, и лес, и поле, есть достояние общее, никому не принадлежащее в полную собственность; что ею владеть может только власть самой земли – народа, княжий род.