Crysis. Легион - Питер Уоттс

Знаете, я ж начеку – с того самого момента, как Н-2 взбунтовался под церковью Троицы. Вот уж точно было сапогом по яйцам – ну не так сурово, как узнать про свое трупное состояние, но тоже нехило. Будто меня на поводке все время держали, а я про то и не знал, пока БОБР не потянул и не приказал «к ноге».

Больше подобного дерьма Н-2 учинить не пытался – но ведь и я не пытался сделать по-своему. Н-2 снабжал меня директивами, я послушно исполнял. Да и если здраво рассудить, почему б не исполнять? На экране выскакивают вероятные локации оружия и боеприпасов – почему бы мне их не собрать? Харгрив предлагает мне жизнь, если побегу вслед за клещами, и с какой стати мне бежать в другую сторону? Зачем? Чтобы просто доказать – хочу и побегу?

Однако если вдруг попытаться?

Конечно, непонятки всякие случались в самом начале, пока Н-2 еще меня толком не узнал. У нас теперь отношения намного лучше. Теперь он никогда против моей воли не идет. Загодя заботится о том, чтоб я нужного хотел.

Ты ведь уже знаешь, Роджер, как эта штука работает? Хоть это тебе сказали?

Я ведь не из этих нынешних кибер-солдат с протезом на хребте. Мое устройство куда деликатнее: карбоновые нанотрубки, сверхпроводимость при комнатной температуре, синтетический миелин. Волокна тоньше человеческого волоса внедрились в меня, пролезли до самого хребта, расползлись по нему, протиснулись сквозь дыру, где спинной мозг соединяется с головным.

Н-2 не просто носят – с ним соединяются, сплавляются, срастаются. И ощущение поначалу – на все сто. Прямо кайф – но потом начинаешь себя спрашивать: а с какой стати кайф? Нейроны-то – они нейроны и есть, штука простая. Если рассудить: какая разница между посылкой сигналов визуальному кортексу и любой прочей части мозга? Экран может показывать мне ненастоящие, фальшивые картинки – так что мешает БОБРу внушать мне ненастоящие мысли и чувства? Внушить такое, знаешь, ледяное спокойствие, чтоб трезво прикинуть шансы перед очередной заварухой? И поддать чуточку ненависти, чтоб очередных засранцев перемолоть в муку?

Э-э, парень, избавь меня от своей гребаной жалости. Думаешь, ты лучше меня? Думаешь, от тебя зависит, что и как в твоих мозгах сработает? Думаешь, все эти возбуждения в склизкой жиже внутри головы, которые ты мыслями зовешь, – они сами по себе возникли? Эх, парень, для всякой вещи есть причина, и можно верить либо в свободную волю, либо в физику, но в то и другое разом – не получится. Разница между тобой и мной только в том, что я теперь – часть большего. Я и комбинезон – у нас цель. Роджер, она куда больше тебя, больше твоих боссов, ох, ты даже не представляешь, насколько больше. Ты б задумался, спросил себя: зачем ты слушаешь народец, который сейчас через камеры глазеет на нас. Стоит ли таким служить? Хорошенько задумайся, Роджер.

Знаешь, есть ведь и другие стороны. И возможно, еще не слишком поздно перейти на правильную.

Конечно, конечно – «Сынок, тебе туда».

Оказывается – и кто б удивился? – он не мне первому такое говорит. Земля тряслась и раньше. Сейсмографы указали на странную тряску под Сити-холлом еще до того, как земля разверзлась. Поэтому пару дней назад, когда открылась дыра, Харгрив отправил взвод вниз по метро. Сигналы от них пошли странные и непонятные, потом прервались. Не вернулся никто.

Харгрив и меня послал по тому же туннелю, по длинной грязной кишке с рельсами, вывернутой, вывихнутой, растрескавшейся – кое-где грязно-серый свет пробивался сверху. Иногда встречаю деловитых клещей, но им не до меня, пузо налито под завязку человечиной, торопятся слить. Я с удовольствием воображаю, как ступаю ногой, поганый кровосос делает «хрясь» – и разлетается брызгами. Пару раз, не в силах сдержаться, претворяю фантазию в жизнь. Метров через пятьдесят – станция. Стены растрескались, сочатся гнусью – трубы наверху полопались. На полу лужи, большинство ламп разнесено вдребезги, парочка свисает на проводах, мигает, искрит. По стенам граффити: «Еп твою!», «Тряси лохов!», «Боже помилуй!». Мусорки перевернуты, все поверхности изрыты выбоинами от крупнокалиберных пуль и картечи из дробовиков – эдакая свинцовая оспа. Впрочем, перед вторжением эта станция вряд ли выглядела намного лучше.

На плитках пола – кровавый след, тянется за угол, в захламленную полуразваленную служебную комнату. В дальнем ее конце – три тела. Несомненно, «целлюлиты», но не обычной дешевой разновидности. Броня получше, знаки другие. Покруче ребятки были и, кажется, посекретней.

– Лучшие люди, – бормочет Харгрив, – а я так надеялся…

Ох ты, как печально. Почти искренне.

Я оставляю Харгрива наедине с его горем, а сам занимаюсь мародерством. Добыча: осколочные гранаты, лазерный прицел, магазины с патронами, винтовка «скарабей» с треснувшим ложем. И еще чудесный гранатомет с самонаводящимися ракетами – рядовой пехтуре вроде меня редко удается на такое лапы наложить.

– Увы, на войне неизбежны потери. Приходится жертвовать лучшими, – заключает Харгрив умиротворенно.

Эк он быстро с горем справился. Вот уж не думал, что традиционная минута молчания может оказаться столь целебной.

– Однако я не вижу здесь Ривза – и сканирующего оборудования тоже. Попробуй его найти – со сканером у нас неплохой шанс узнать заранее, что там впереди.

Я нахожу Ривза, пройдя ржавую дверь пожарного выхода, в другом туннеле этой же станции. Платформа там сухая, а над рельсами по колено воды. Добитые вагоны, выброшенные с рельсов, торчат из нее, как гондолы из уродливейшего в мире «Туннеля любви».

Митчелл Ривз и пара его приятелей лежат замертво на платформе, дергаясь от усердного внимания дружной группки клещей. Я трачу пару патронов ради удовольствия увидеть, как разлетаются на части гнусные твари, и высвобождаю ноутбук из холодных мертвых пальцев Ривза. Штука странная, от экрана до клавиш – все так и отдает стецтехникой, но зато вход-выход – обычный вай-фай.

Пока БОБР устанавливает связь, Харгрив выдает пафосную эпитафию: «Как жаль! Не считая Тары Стрикланд, лучший из моих людей…»

Пока Ривзова машина связывается с Н-2, лучший из людей Харгрива смотрит на меня холодным стеклянным взглядом. Что ж, по крайней мере, у него еще есть глаза.

Хоть их зараза пощадила.

Я направляюсь к тому, что Харгрив называет Ульем. Забавно звучит, правда? По Ривзову ноутбуку, это прямо на север. Туннель же метро изгибается на северо-восток. Что ж, и это неплохо.

Туннель древний, с арочным потолком, стены отделаны разноцветной плиткой. Если бы ободрать да отмыть вековой слой сажи, пыли и черной плесени, выглядело б, думаю, совсем неплохо. Кое-где попадаются световые люки, забранные узорчатыми железными решетками, просачивающийся в них серый свет кажется вполне натуральным. Там, где нет окон, туннель освещают желтые лампочки в дешевых жестяных плафонах. Я протискиваюсь среди трещин, провалов, застрявших, перекореженных составов, карабкаюсь по когда-то горизонтальным ровным рельсам – сейчас они похожи на американские горки. Мигающие флюоресцентные лампы, хаотически проблескивающие сигнальные огни – туннель весь в резких контрастах: свет, тень, колыхающиеся, зыбкие сумерки.