Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд

Однако ничто не могло усмирить гнев короля. Он приказал герцогу Норфолку «устроить столь жестокие казни значительного количества жителей в каждом городе, деревне и селении… чтобы это грозное зрелище послужило уроком для любого, кто в будущем осмелится учинить что-либо подобное; и мы требуем, чтобы вы выполнили сей приказ без всякой жалости или уважения». По злой иронии судьбы другой приказ постановлял проведение судебных процессов над некоторыми заключенными с участием их родственников в качестве присяжных; так, например, дядя выносил смертный приговор племяннику и видел, как его голову насаживают на кол. Многих восставших повесили в родных деревнях на деревьях в их садах — в знак памяти об их измене. Других повесили в цепях. Король потребовал устроить самую беспощадную расправу как предостережение будущим поколениям.

Жестокое возмездие, как и воцарившийся после него страх, сделало свое дело. Больше не было слышно слухов или разговоров о мятеже. Не звучали жалобы о ликвидации монастырей. Народ погрузился в молчание. Предводителей восстания уже отправили в Лондон и определили в Тауэр. Лорд Дарси предстал перед судом в Вестминстер-Холле по обвинению в измене и был обезглавлен на Тауэр-Хилл. Роберта Аска, несмотря на прежнее гостеприимство короля, судили и признали виновным. Его повесили в Йорке.

Если бы мятежники держались сплоченнее и перехватили инициативу, то они могли бы дойти до Лондона и королевского двора. Это им не удалось, однако они обнаружили сильное течение народного протеста против религиозной политики короля и Кромвеля. Большинство людей стремились сохранить статус и состояние своих приходских церквей и боролись против всякого рода нововведений. Они настаивали, к примеру, что cura animarum, или «забота о душах», должна вновь стать обязанностью папы римского. Они критиковали Лютера и его единомышленников, которых называли еретиками. Тем не менее Генрих сумел их подавить; хитростью и вероломством он разрушил планы их предводителей. Он нарушил обещания, данные от его лица герцогом Норфолком. В свою защиту, возможно, он мог сказать — а как еще бороться с предателями? И он одержал победу. Кранмер писал, что противники реформы «теперь обузданы и усмирены и боле нам не противятся». Генрих мог безнаказанно двигаться дальше.

Всех монахов и аббатов, замешанных в последнем восстании, схватили и казнили, а их дома конфисковали в пользу короны. Аббатов Киркстеда и Барлингса, Фаунтэйнс, Жерво и Уэлли вздернули на виселице; годом позже за ними последовали аббаты Гластонбери, Колчестера и Рединга. Это была лишь прелюдия к полномасштабным изъятиям имущества. Факт одержанной королем победы над Благодатным паломничеством означал, что у Генриха и Кромвеля теперь были развязаны руки для продолжения и расширения своей ликвидационной политики. В течение трех лет мужские и женские монастыри, святые обители нищенствующих братств и приорства были упразднены.

Но Генрих по-прежнему опасался общественного недовольства. Он рассказал о своем методе правителям Шотландии, и они начали собственную кампанию по роспуску монастырей. Он посоветовал им держать свои намерения «в строжайшей тайне», чтобы пресечь любые попытки духовенства помешать процессу. Он высказал мнение, что необходимо разослать ревизоров по духовным обителям, «якобы для проверки должного содержания оных», а на деле «чтобы собрать сведения обо всех их прегрешениях». Шотландские правители должны были меж собой обсудить раздел монашеских земель «ради собственной выгоды и почета». Монахам и аббатам полагалось определенное финансовое вознаграждение. Он действительно следовал такой политике.

Некоторых крупных аббатов сначала обязали передать в пользу короля свои дома и подписать декларацию, гласившую, что «они серьезно осмыслили, что их поведение и образ жизни, который они и другие приверженцы их мнимой религии долгое время вели, состояли из весьма нелепых обрядов… слепо соблюдаемых ими, не ведающими истинных Божьих законов». Конфискацию с определенной оговоркой можно назвать добровольной, хотя она и подкреплялась угрозами заключения или казни. За добровольными изъятиями последовали принудительные — по мере того, как один за другим распускались большие монастыри. За первые восемь месяцев 1538 года, к примеру, тридцать восемь из них перешли во владение короны.

Представитель Кромвеля в монастыре Льюис писал: «Нам пришлось сровнять все здание с землей». Первыми снесли правый свод и главный алтарь, за ними последовали крещатые перекрытия, стены и колонны церкви. «Из Лондона мы привезли с собой, — писал он, — семнадцать человек, троих плотников, двух кузнецов, двух водопроводчиков и одного печника». В печи переплавляли снятые с крыши свинцовые листы. Ничто не пропало даром. Страницами книг из монашеских библиотек, некогда составлявших славу Англии, скоблили подсвечники или начищали обувь; было у них и другое предназначение — ведь страницы могли послужить «общим нуждам всякого человека, прибитые гвоздями к столбам во всех ретирадных местах». Ретирадным местом называлась уборная.

Юноша, живший в окрестностях аббатства Рош на юге Йоркшира, пообщался с одним из рабочих, который принимал участие в сносе аббатской церкви.

— Был ли ты, — спросил он, — хорошего мнения о верующих и об исповедуемой в то время религии?

— Да, — ответил работник, — у меня не было причин думать о них плохо.

— Так почему же ты с таким рвением разрушаешь и грабишь то, что так высоко ценил?

— А разве не могу я поживиться богатствами аббатства, как другие? Все соблазнились выгодой, и я тоже.

Так звучали слова англичанина — выразителя общественного мнения эпохи Реформации.

Суровее всего обошлись с картузианцами; летом 1537 года составили список, свидетельствовавший о выпавшем на их долю жребии — среди них были «покойные», «стоявшие на пороге смерти» и «больные». Чартерхаус в Смитфилде превратили в место проведения состязаний по борьбе, а церковь стала складом королевских шатров; алтари приспособили для игорных столов.

Чем отчетливее ощущалась неминуемость упразднения, тем охотнее монастыри распродавали и сдавали в аренду свое имущество. Монахи Бишемского аббатства продавали свои ризы в здании капитула, а в самом монастыре организовали рынок, куда принесли на продажу собственные монашеские куколи.

Несмотря на все это, о жизни самих монахов также позаботились. В монастыре Касл-Акр, к примеру, духовникам выплатили по два фунта стерлингов и назначили скромную ежеквартальную пенсию; это стало общепринятой практикой. В результате некоторые монахи не противились роспуску обителей и даже приветствовали его. «Слава Богу, — сказал бывший аббат Больё, — я избавился от своих нечестивых монахов». Бывший аббат Сотри признался, что «в свою бытность аббатом я не вылезал из долгов». Некоторые аббаты стали епархиальными епископами, и их благосостояние процветало как никогда. Настоятель Семпрингема, к примеру, стал епископом Линкольна, а аббат Питерборо Джон Чемберс — епископом одноименной епархии. Сами монахи зачастую становились канониками или пребендариями соборов.

Идеи сопротивления по-прежнему отстаивали смельчаки — или безумцы. Когда один из монахов картузианской обители в Хинтоне не признал верховенства монарха, остальные члены братии поспешили объяснить, что он душевнобольной. Королевские ревизоры иногда покидали обители крамольников, оставляя их незащищенными и отрезанными от остального мира до следующего своего визита. Впрочем, иногда конфискации проходили внезапно и без всякого промедления. Монахов Ившема комиссия застигла за хоровыми песнопениями во время вечерни и приказала им «завершить службу».