Цивилизация труда: заметки социального теоретика - Татьяна Юрьевна Сидорина

сомнения в том, что это раз и навсегда определило и ту скромную, по сравнению с нашим временем, роль, которую суждено было занимать технике в античном мире. Своим рьяным усердием, своей кипучей деятельностью своей деловитостью, непомерностью своих властных устремлений homo faber ненавистен богам. Величие Зевса – это преисполненное покоя бытие, сила Прометея – в его бунтарстве, в мятеже, в стремлении свергнуть Зевса с его золотого престола, изгнать из мира богов и самому стать его господином264.

Что же касается технического человека, то, согласно Юнгеру, «он хром в области духовного знания. Он одноглаз, как все циклопы. Об этом говорит уже его эмпиризм. Человек не ломает голову над вопросом, к чему должны привести его усилия. Его деловитость проявляется как раз в том, что он уклоняется от этого вопроса, ведь тот лежит за гранью, которой очерчена его работа. От человека можно ожидать только таких открытий, на которые способен технический специалист, но нельзя ожидать чего-то такого, что выходит за пределы технических знаний. Деловитая объективность не только мешает человеку задуматься о себе, но вообще преграждает ему путь к тому духовному знанию, которое невозможно подвести под механические законы»265.

Однако властным устремлениям технического человека положен предел, и мы уже можем его разглядеть – нам открывается поле деятельности техники, приблизившейся к своему совершенству.

Эпоха сублимированных рабов

Один из наиболее радикальных подходов к анализу труда и трудовых отношений в эпоху технической экспансии и технократии, массового общества и потребления предлагает видный представитель Франкфуртской школы Герберт Маркузе (1898–1978). В работах «Эрос и цивилизация» (1955), «Одномерный человек» (1964) и других Маркузе пишет о негативном влиянии цивилизации на культуру. Современный характер труда, в его понимании, также свидетельствует о кардинальных трансформациях266.

В поисках природы труда Маркузе обращается к системе психоанализа. Согласно З. Фрейду, сам по себе труд (который требуется для приобретения и расширения набора жизненно необходимых вещей) обычно не доставляет удовлетворения – он приносит только неудовольствие и страдания. «В его (Фрейда. – Т. С.) метапсихологии, – пишет Маркузе, – не предусмотрены первоначальные “инстинкт трудолюбия”, “инстинкт мастерства” и т. д. Такие предположения исключены ввиду концепции консервативной природы инстинктов, управляемых принципами удовольствия и нирваны.

Когда Фрейд мимоходом упоминает о “природной неприязни людей к труду”, он всего лишь делает вывод из основной теоретической концепции. Повсюду в его работах встречается инстинктуальный синдром “несчастья и труда”. Труд, необходимый для цивилизации, нелибидозен; он связан с “неудовольствием” и поэтому предполагает принуждение.

Если нет первичного “трудового инстинкта”, то энергия, требующаяся для (не приносящей удовольствия) работы, должна была быть “отнята” у первичных инстинктов – у сексуального влечения и инстинкта разрушения. И поскольку цивилизация в основном продукт эроса, энергия прежде всего отнимается у либидо»267.

Психологические источники труда и их ресурсы для Маркузе составляют одну из самых игнорируемых областей психоаналитической теории: «Наверное, здесь психоанализ оказался наименее способным противостоять официальной идеологии, благословляющей “производительность”. Неудивительно поэтому, что в неофрейдистских направлениях, в которых идеологические течения психоанализа торжествуют над его теорией, общераспространенным становится направление трудовой морали. “Ортодоксальное” обсуждение почти полностью сосредоточивается на “творческом” труде, в особенности на искусстве, в то время как труд в царстве необходимости отодвигается на задний план»268.

Маркузе останавливается на возможностях и характере творческого труда: «Действительно, существует вид труда, выполнение которого доставляет удовольствие, высокую степень либидонозного удовлетворения. Подлинно художественная деятельность, по-видимому, вырастает из нерепрессивной констелляции влечений и направлена на нерепрессивные цели так, что термин «сублимация», кажется, нуждается в значительной модификации, для того чтобы применить его к этому виду труда. Но по преимуществу цивилизация покоится на трудовых отношениях совсем иного рода»269.

Труд, который заложил материальный базис человечества, был, главным образом, отчужденным трудом, связанным со страданием и нуждой.

Маркузе полагает, что культура индустриальной цивилизации превратила человеческий организм в чувствительный, тонкий, изменчивый инструмент и создала весьма значительное социальное богатство. Наличные ресурсы способствуют качественному изменению человеческих потребностей. Рационализация и механизация труда, сокращая временные затраты на труд, освобождают время для развития потребностей, выходящих за пределы царства необходимости.

Но чем реальнее возможность освобождения индивида от запретов, тем сильнее необходимость в их (запретов) сохранении и совершенствовании во избежание распада установившегося порядка.

Среди защитных механизмов Маркузе выделяет «автоматизацию “Сверх-Я”. В этом случае защита состоит в усилении способов контроля не столько над влечениями, а главным образом, над сознанием, ибо, оставленное без внимания, оно может разглядеть во все более полном удовлетворении потребностей – репрессию. Манипулирование сознанием описывалось в различных исследованиях, посвященных тоталитарной и “популярной” культурам: координирование частной и публичной жизни, спонтанных и вынуждаемых реакций. Яркие примеры этой тенденции – индустрия бездумного времяпрепровождения и триумф антиинтеллектуальных идеологий.

…Большинство клише, с помощью которых социология описывает процесс дегуманизации в сегодняшней масс-культуре, верны, но нам кажется, что они ведут в ложном направлении. Регресс не в механизации и стандартизации, но в их сдерживании, не во всеобщем координировании, но в сокрытии его за неподлинными свободами, альтернативами, индивидуальностями. Высокий жизненный стандарт в мире крупных корпораций ограничителен в конкретном социологическом смысле: товары и услуги, покупаемые индивидами, контролируют их потребности и тормозят развитие их способностей»270.

В обмен на удобства, наполняющие их жизнь, индивиды продают не только труд, но и свободное время. Улучшенные условия жизни – компенсация за всепроникающий контроль над ней. Среди скопления квартир, частных автомобилей люди уже не могут ускользнуть в другой мир. Их огромные холодильники набиты замороженными продуктами. А во множестве их газет и журналов продаются те же идеалы, плоть от плоти их жизни. В их распоряжении многочисленные альтернативы и многочисленные приспособления, которые выполняют одну и ту же функцию: поддерживать их занятость и отвлекать их внимание от реальной проблемы – сознания того, что они могут меньше работать и самостоятельно определять собственные потребности и способы их удовлетворения.

Маркузе пишет, что отчуждение труда почти завершено: «Механика сборочного конвейера, рутина офиса, ритуал покупки и продажи освободились от всякой связи с проявлениями человеческих возможностей. Трудовые отношения между людьми в значительной степени превратились в отношения между обезличенными и вполне допускающими замену объектами научного управлениям квалифицированными экспертами. Разумеется, все еще широко распространенная конкуренция требует известной индивидуальности и спонтанности поведения, но эти черты стали настолько же излишними и иллюзорными, как и сама конкуренция, к которой они относятся. Индивидуальность дана в буквальном смысле, только как имя, как специфический представитель типа (как например: авантюристка, домохозяйка, Ундина, он-мужчина, деловая женщина, становящаяся на ноги молодая семья)»271.