Странная страна - Мюриель Барбери

Наконец они вышли через портал и оказались на городских улицах.

Так началась жизнь Петруса в Кацуре, и, хотя пора бы ускорить наш рассказ, чтобы быстрее вернуться к главным действующим лицам последней битвы этой войны, следует все же сказать несколько слов о годах, проведенных Петрусом в столице эльфов, поскольку мир, который они воплощали, к нашему времени угас навсегда. На протяжении семи десятилетий те, на чьих плечах лежал выбор судьбы, беспрестанно задавались одним и тем же мучительным вопросом: должны ли они умереть, чтобы освободить место новой эре, или же их мир сам подошел к концу?

– Мы всегда полагали, что индивидуумы и цивилизации погибают, но виды выживают, – скажет однажды Петрусу Глава Совета. – А вдруг наш вид дошел до своего предела и должен умереть, не оставив следов? Может быть, эту войну следует рассматривать под иным углом?

Однако до этого разговора оставалось еще семьдесят лет, и пусть кому-то они могли показаться монотонными, Петрус прожил эти годы как постоянное приключение. Каждое утро он подметал, предаваясь мечтательным размышлениям, а когда аллеи и мхи покрывал снег, работал в библиотеке, архивируя свитки и книги. Потом он читал. Дважды в год, во время отпуска, он путешествовал. Иногда к нему присоединялись Паулус и Маркус, и они пускались в веселый круиз; но чаще он отправлялся один и общался с другими добрыми душами, встреченными в дороге. Без сомнения, у него было больше далеких друзей, чем у любого другого эльфа в туманах, потому что их вид, как правило, предпочитает не покидать родную провинцию. В Кацуре он нашел себе жилье в верхнем городе, у старой эльфийки-единорога, с которой они каждый день на заре вместе завтракали, болтая и смеясь. Из окна своей комнаты он видел, как поднимаются и опадают туманы большого города. Утром по ним скользили бронзовые отсветы, от них у Петруса заходилось сердце, и он впивал эти восходы, потому что просыпался рано, несмотря на свою лень. Когда он шел по пустынным улицам, вдыхая колючий воздух, то забывал о предстоящей ему скучной работе. Спускаясь к зданию Совета, он смотрел сверху на раскинувшийся веером город с его заснеженными вершинами и горами тумана. Восток окаймлял их пламенеющим ореолом, огненной бахромой проступающим над темными хребтами, улицы и мосты светлого города окутывали янтарные туманы, глубокое, насыщенное паром дыхание слоилось над реками, и в солнечной томности воцарялась долгая греза воды и леса. Петрус останавливался перед деревьями, осыпанными росой, чтобы поклониться их красоте, приветствовал птицу, сидящую на камне, трепещущий бамбук и неправдоподобные зимние камелии. Но бывали зори, когда великое полыхание, рожденное чем-то, что делал Нандзэн (настройка или большая чистка фарватеров), зажигало повсюду отсветы пожара. В такие дни поднимался ветер и шли короткие ливни с градом, после которых сиреневый город укутывала дымка; прозрачные копья тумана быстро уходили в небо. Такие перепады климата укрепляли уверенность Петруса в том, что его жизнь течет слишком вяло и ей не хватает напряженности. Он не смог бы определить, откуда эта уверенность бралась, но в скором времени она бросала его в фарватеры и заставляла колесить по всей стране.

Путешествия стали его второй натурой, а сама дорога была едва ли не важнее, чем места, которые он собирался посетить, хотя не существовало ни единого уголка этого мира, который не стоил бы восхищения.

Он полюбил провинцию Листьев и храм с мостом туманов вдали, на возвышенности, но главное, его поражала густота лесов, отделявших Нандзэн от остального мира, без всякого прохода или фарватера, по которым туда можно было бы добраться. В доме ожидания, откуда путешественники издалека любовались первым святилищем, подавали зеленый пенистый чай с привкусом зелени. Его букет не поддавался определению – мощный вкус несуществующего, пустоты, безликий и бесцветный концентрат доисторических лесов, где еще не появились эльфы, рождал в голове Петруса странные образы, особенно одну слабо освещенную сцену на фоне шелковистого мрака: стакан воды и три забытых зубчика чеснока рядом, и он был глубоко уверен, что это видение во всех его мельчайших подробностях исходило откуда-то извне, из неведомых краев, которые звали его, хотя он не мог найти дорогу.

Любил он и северные районы, которые, в отличие от земли людей, были в стране туманов самыми теплыми. Там постоянно слышалось пение цикад, а над рисовыми полями воздух дрожал от трепета стрекозиных крыльев; и что особенно важно, там подавали ароматное месиво из жареных трав, щедро сдобренных специями. На юге он чувствовал себя как дома в промерзших провинциях Фризов и Песков, где в любое время суток пили горячий мед у камина. Снаружи не было ничего, только необъятные пляжи и долины, над которыми гуляли бури, да еще вечные ветра и заледенелые острова; однако под островерхими соломенными крышами, где грелись, разделяя ужин, местные эльфы, жизнь протекала приятно и удобно. В награду за затворничество они выходили наутро в ледяные туманы зари, и внезапно мощный порыв ветра уносил тучи, очищая и освещая ширь, раскрывая гигантский свод, безграничное чистое небо, такое огромное, что они в нем тонули, и по этому небу в вышине проносились чайки, слетевшие с тетивы невидимых лучников.

Таков был мир, который Петрус изъездил вдоль и поперек, и я не в состоянии описать во всей полноте пейзажи его гор и побережий, водопадов и озер, вулканов и равнин. Но в каждой провинции были все те же туманы, те же деревья и мхи, именно они придавали этой земле ее самобытность, те же традиции чая и те же деревянные галереи, откуда так хорошо любоваться на огромные чудесные облака. Еще один благословенный дар путешествия: пусть Петрус чувствовал, что еще «не нашел своих туманов» (так принято говорить в тех широтах), но сам статус чужестранца придавал определенный смысл его причуде: наблюдая своих соотечественников, он стал одним из лучших знатоков их нравов, составив за время скитаний такую полную картину, какую мало кто из эльфов мог себе вообразить, и, по-прежнему вздыхая по неуловимому «далеко», научился глубоко любить свой народ и его образ существования на своей земле.

Ибо пейзажи туманов есть альтер эго душ, в которых эти туманы воплощаются. Человеческие существа, отделяющие того, кто смотрит, от того, что он видит, и творца от творения, не способны понять эту игру зеркал. Эльфы воспринимают свои земли не как кусочек мира, где они обитают, а как динамичные силы, в которые вливается их собственная энергия, в то время как чай позволяет воспринять это великое жизненное слияние внутренним слухом и зрением – поэтому они видят не просто пейзажи, но в каждой долине, в каждом дереве и в каждом саде открывают проявление космоса во всей его полноте, взаимосвязанную необъятность, до бесконечности отраженную туманами. Потому их народ по природе своей миролюбив, ведь целое и помыслить не может бороться с целым; точно так же эльфы были бы изумлены самой возможностью рассказывать истории, как это делаю я: в подобных рассказах они бы увидели лишь куски, произвольно вырванные из нерасторжимости жизни. Вместо этого их дни протекали мирно: они пили чай, пробуждавший осознание всеобщего единства, трудились, дабы способствовать доброму порядку в сообществе, а потом, когда чай был выпит, а долг исполнен, пестовали свои сады, сочиняли и читали стихи, пели, упражнялись в гончарном деле или каллиграфии или в любом другом занятии, которое люди так ценят в качестве изысканного времяпрепровождения, а эльфы воспринимают как естественное продолжение гармонии мира, как приливы и отливы действий, включенных в движение туманов, тем самым обретающих свою плоть. Та часть Петруса, которая оставалась добропорядочным эльфом, пребывала от всего этого в восторге, но он все равно чувствовал, что ему чего-то не хватает, и библиотека дала этому объяснение.