У нас всегда будет Париж - Рэй Брэдбери

– Может быть, ты меня отшила?

– Может быть, если ты заигрывал.

– Нет, помню, что смотрел я только на одну блондинку.

– Девушка-блондинка в Брентвуде в тридцать третьем, – сказала Теда. – В полдень у Майка, в весенний день. – Она стала вспоминать. – Как была одета?

– Помню только синюю ленту у нее в волосах, завязанную большим бантом, и еще впечатление от синего платья в горошек и только начинающих подниматься молодых грудей. Да, хорошенькая была.

– Ты помнишь ее лицо, Дейв?

– Помню только, что она была красивая. По прошествии времени лица из толпы растворяются в памяти. Попробуй вспомнить всех, кого встречала на улице, Теда.

– Если бы, – сказала она, закрыв глаза, – я тогда знала, что встречу тебя спустя годы, я бы тебя не пропустила.

Он иронически засмеялся.

– Но ты ведь этого не знала. Каждую неделю, каждый год видишь массу людей, и большинству из них суждено кануть в забытье. Единственное, что остается на потом, – это оглядываться на смутные мгновения тех лет и вспоминать, где твоя жизнь мельком коснулась жизни другого. Тот же город, то же кафе, та же еда, тот же воздух, но два разных пути и образа жизни, не знающие друг друга. – Он поцеловал ей пальцы. – Мне тоже следовало искать тебя. Но единственная девушка, на которую я обратил внимание, была блондинка с бантом в волосах.

Это ее раздосадовало, и она сказала:

– Мы жили бок о бок, проходили мимо друг друга на улице. Подумать только, в летние вечера, могу спорить, ты ходил к озеру на гуляния.

– А как же, ходил. Смотрел, как в воде отражаются цветные огни, и слушал у карусели музыку, летящую к звездам.

– Помню, помню, – подхватила она увлеченно. – А может, ты и на вечерние сеансы в «Академию» ходил?

– В то лето я посмотрел картину с Гарольдом Ллойдом «Приветствуйте опасность».[8]

– Да, да. Я тоже смотрела. А вместо журнала шла короткометражка, где Рут Эттинг[9] пела «Свети, урожайная луна, вслед отскочившему мячу».

– Ну у тебя и память, – сказал он.

– Дорогой, это же так близко – и все же так далеко. Ты понимаешь, что целых полгода мы чуть ли не натыкались друг на друга. Это убийственно! Те несколько месяцев рядом и потом десять лет до нынешнего года. Так вечно бывает. Наши знакомые живут в квартале от нас в Нью-Йорке, мы совершенно не видимся с ними, а потом отправляемся в Милуоки и встречаемся с ними в гостях. Завтра вечером…

Она умолкает. Лицо у нее бледнеет, когда она сжимает его сильные загорелые пальцы.

Слабый свет играет на его лейтенантских погонах, помигивая странными гипнотическими бликами.

Ему приходится медленно закончить за нее:

– Завтра вечером я опять уезжаю. За границу. Чертовски скоро, так чертовски скоро.

Он сжал пальцы в кулак и стал беззвучно колотить о столешницу. Через некоторое время он посмотрел на часы и сказал:

– Надо идти, дорогая. Уже поздно.

– Нет, – сказала она, посмотрев на него. – Пожалуйста, Дейв, еще чуть-чуть. У меня кошмарнейшее чувство. Ужасно страшно. Прости.

Он закрыл глаза, открыл их, посмотрел вокруг, разглядел лица. Теда сделала то же самое. Вероятно, у них возникли одинаковые непрошеные мысли.

– Посмотри вокруг, Теда, – сказал он. – Запомни все эти лица. Возможно, если я не вернусь, ты встретишь кого-то вновь, будешь встречаться с ним шесть месяцев и вдруг обнаружишь, что ваши пути уже пересекались – одним июльским вечером тысяча девятьсот сорок четвертого в коктейль-баре «Ла Бомба» на Санстрип[10] в Голливуде. И ты – ах да! – ты в тот вечер была с лейтенантом по имени Дэвид Лейси – что, интересно, с ним сталось? А-а, он ушел на войну и не вернулся – и, черт побери, ты узнаешь, что одно из этих лиц смотрело в нашу сторону, когда я разговаривал с тобой, восхищался твоей красотой и повторял: «Люблю тебя, люблю тебя». Запомни эти лица, Теда, и, может быть, они запомнят нас и…

Ее пальцы прижались к его губам, останавливая любые новые слова. Она была в слезах и в страхе, и от моргания в глазах у нее образовалась пленка, сквозь которую она видела вереницу обращенных к ней лиц и думала обо всех путях и судьбах, и это было ужасно: будущее, Дэвид…

Теда опять посмотрела на Дэвида и прижалась к нему, вновь и вновь повторяя, что любит.

И весь оставшийся вечер он был пареньком в роговых очках, с книгами под мышкой, а она – златокудрой девочкой с синей-синей лентой в длинных блестящих волосах…

Никто не помнил, как появилась мисс Эпплтри. Казалось, она существует уже многие годы. Всякий раз, когда Норе не удавалось печенье или когда она садилась за завтрак с ненакрашенными губами, Джордж, смеясь, говорил: «Смотри у меня! Убегу с мисс Эпплтри!»

Или когда Джордж проводил вечер с друзьями и возвращался домой слегка не в форме, помятый жерновами времени, Нора обычно говорила:

– Ну, как там мисс Эпплтри?

– Прекрасно, прекрасно, – говорил Джордж. – Но я люблю тебя одну, Нора. Как хорошо дома.

Как видите, мисс Эпплтри была в доме многие годы, невидимая, как запах травы в апреле или как аромат листьев каштана, опадающих в октябре.

Джордж даже описал ее:

– Рослая.

– У меня рост пять футов семь дюймов[11] без каблуков, – сказала Нора.

– Грациозная, – сказал Джордж.

– С возрастом я стала немного полнеть, – признала Нора.

– И волосы золотистые, как у феи, – добавил Джордж.

– У меня волосы становятся серыми, как у мышки, – сказала Нора. – А раньше блестели, как солнце.

– Немногословная, – сказал Джордж.

– А я люблю посплетничать, – откликнулась Нора.

– И меня любит безоглядно, страстно, без тени сомнения в уме или душе, дико, безумно, – сказал Джордж, – как ни одна разумная женщина никогда не смогла бы полюбить такого жалкого, старого мямлю-трутня, как я.