Зеркальный вор - Мартин Сэй

Размышляя об этом, Стэнли слышит отцовский голос, произносящий те же самые слова, и улыбается. Вспоминает отца, в парадной форме сидящего на кухне бруклинской квартиры и прихлебывающего молочный напиток. Все прочие — его дед, его дядя, его мама и сам Стэнли — молча стоят перед ним. Стэнли не отрывает взгляда от боевых наград на отцовской груди: медали «За тихоокеанскую кампанию» и «Бронзовой звезды». Всякий раз, когда отец смеется, они начинают похлопывать его по мундиру оливкового цвета.

Чуть позже отец доверил Стэнли протащить его новенький вещмешок часть пути до метро на Бедфорд-авеню и одарил его пригоршней сверкающих десятицентовиков.

— Сваливай оттуда, как только сможешь, — напоследок сказал ему отец, — иначе эти пиявки по капле высосут всю твою кровь.

К тому времени, как красные китаезы укокошили отца (что он сам и предсказывал), Стэнли уже вел незаметную жизнь под стать таракану: тихо проникал в квартиру, когда нуждался в еде и укрытии, и так же тихо исчезал снова, чтобы далее рыскать по окрестностям. Он так и называл себя в ту пору: тараканом. И даже гордился этим сравнением. А спустя еще год, когда умер дед, а мама навсегда потеряла дар речи, Стэнли покинул дом окончательно.

Здание справа от него снизу доверху обросло ползучей бугенвиллеей: только покосившееся крыльцо и пара мансардных окон еще видны среди изумрудной зелени и матово-красных прицветников. Стэнли никак не ожидал обнаружить столь заросшее строение в центре большого города. Что-то движется во дворике среди вьющихся стеблей, — оказывается, это кошка. Затем он видит еще несколько, около дюжины. Один изможденный серый перс глядит на него с крыльца; он так отощал, что кажется бестелесным, состоящим только из пары желтых глаз и комка шерсти.

Стэнли идет дальше. Шум прибоя стихает у него за спиной. Он размышляет о кошках и заброшенных домах. Об Уэллсе. О Гривано. О черных скорпионах и неведомо чьих глазах, следящих за тобой из глубины джунглей.

Он резко останавливается на тротуаре. «Парикмахерская — вот что мне сейчас нужно», — думает он.

Два часа спустя, когда прибывает автобус из Санта-Моники, Стэнли ждет его на остановке, придерживая за горловину отцовский вещмешок. Он перехватывает Клаудио в дверях, заталкивает его обратно в салон, влезает туда сам, платит за проезд и опускается на сиденье. Краденые банки сардин брякают в мешке, когда он пристраивает его у себя на коленях.

— Мы едем в Голливуд, — говорит Стэнли.

Клаудио застывает в проходе с отвисшей челюстью. Потом кладет ладонь на короткую стрижку Стэнли.

— Твои волосы, — бормочет он.

Стэнли перехватывает его руку и рывком усаживает Клаудио рядом с собой.

— Оставь это, — говорит он. — Ты слышал, что я сказал? Едем в Голливуд.

— Ты стал похож на солдата, — говорит Клаудио.

Пока автобус едет на юг до конечной станции, а затем вновь направляется на север, Стэнли рассказывает Клаудио то, что узнал от парикмахера. Оказывается, Эдриан Уэллс теперь связан с кинобизнесом: пишет сценарии фильмов и даже иногда их режиссирует. Совсем недавно он закончил съемки неподалеку отсюда, на набережной, и сейчас в Голливуде занимается монтажом отснятых материалов.

— У него там играют несколько больших звезд, — говорит Стэнли. — Даже мне знакомы их имена. Для тебя это может стать звездным часом, приятель.

Клаудио пытается выглядеть спокойным, осмысливая только что услышанное, но Стэнли видит, как его руки от волнения покрываются пупырышками.

— С какой студией Уэллс заключил контракт? — спрашивает он.

— Вроде бы с «Юниверсал пикчерз». По крайней мере, так сказал парикмахер.

— Насколько мне известно, «Юниверсал» находится не в Голливуде, — говорит Клаудио. — Их площадка и офисы расположены за городом. Как нам найти это место?

— Найдем, — заверяет его Стэнли. — Разве это так уж трудно?

Они делают пересадку на бульваре Санта-Моника и направляются вглубь города, мимо прямоугольной белой башни мормонского храма, мимо студии «Фокс» и гольф-клуба, через Беверли-Хиллз. Стэнли не перестает удивляться тому, что кто-то называет эту местность городом. Скорее, это выглядит, как если бы нормальный город порезали на куски и разбросали с самолета куда попало: высокие здания группами или в одиночку без всякого порядка усеивают долину, а улицы с магазинами и частными домами протянулись между ними, подобно нитям грибницы. И всякий раз, когда Стэнли кажется, что они наконец-то добрались до настоящих городских кварталов, через минуту обнаруживается, что это совсем не так.

На перекрестке с Уилширским бульваром они меняются местами. Клаудио пересаживается к окну, чтобы высматривать лица знаменитостей в проезжающих «роллс-ройсах» и «корветах», а Стэнли вполуха слушает его комментарии, параллельно обдумывая план дальнейших действий. Ему бы впору радоваться такой подсказке, существенно облегчающей поиск Уэллса, однако в этом смутно ощущается какая-то неправильность. Не то чтобы он сомневался в словах парикмахера — у того не было никаких причин сбивать Стэнли со следа, — просто полученные сведения не согласуются с тем образом Уэллса, который сложился у него в голове. И это его немного пугает. Так и хочется воскликнуть: «Да при чем тут кино?!» Стэнли чувствует себя обманутым, хотя и не может толком обосновать это чувство. Просто его коробит от мысли, что Уэллс этой книгой создал столь искаженное представление о самом себе — или, хуже того, не создал никакого представления вообще.

Выбравшись из автобуса, они полчаса бестолково блуждают по бульвару, пока Клаудио не получает наводку перед отелем «Сансет тауэр» от служителя-мексиканца, проболтав с ним гораздо дольше, чем это казалось Стэнли необходимым. Теперь им нужно дойти до остановки 22-го маршрута, который направляется к холмам за городом. Идут они неспешно, глядя по сторонам, и по пути Стэнли комментирует архитектурные выверты здешних кинотеатров: массивные колонны и фараоновы головы «Египта», мавританские стены с бойницами «Эль-Капитана». Клаудио слушает и кивает, то и дело нервно поглядывая на огромные белые буквы близ вершины холма к северу от них, словно боясь пропустить момент их исчезновения в наползающей дымке.

На подходе к «Китайскому театру Граумана» Клаудио внезапно ускоряется, что-то пробормотав по-испански, и выбегает на широкую площадку перед его фасадом. Стэнли со скептической усмешкой следует за ним, а между тем Клаудио уже замер в состоянии полутранса, глядя себе под ноги, словно в попытке найти утерянную монету. Стэнли смотрит вниз и видит отпечатки рук и ступней, а также имена и надписи, некогда оставленные в жидком цементном растворе. В первый момент это вызывает у него ассоциацию с граффити типа «ГГ + ВК» и отпечатками крылатых семян клена на бетонных дорожках нью-йоркского парка. Затем он присматривается к этим надписям и замедляет шаг.

Кармен Миранда. Джанет Гейнор. Эдди Кантор. «Приветствую тебя, Сид». Мэри Пикфорд. Джинджер Роджерс. Фред Астер. Параллельные полосы от коньков Сони Хени. «Мои поздравления, Сид, вовеки». Круглые очки Гарольда Ллойда. Лоретта Янг. Тайрон Пауэр. «Сиду — по стопам моего отца». Перемещаясь к очередной надписи, Стэнли представляет себе минуту, когда она была сделана: как звезды смеются под огнем фотовспышек и картинно машут испачканными в цементе руками. Подобно детям, играющим в грязи. «Таково, значит, быть знаменитыми», — думает он.