Год вольфрама - Рауль Герра Гарридо

— Я так несчастна…

Ее глаза были полны слез, прекрасные слезы, она тяжело вздохнула, как будто ей не хватало воздуха, дорога шла в гору, вокруг простирались виноградники, ярмарка осталась внизу и казалась сейчас очень далекой, но не враждебной, я прижал ее к груди и выпил катившиеся по щекам слезы, понимая, что ничего дороже в жизни быть не может, как хотелось взять на себя ее тяжесть.

— Мне не позволяют встречаться с тобой.

— Кто? Твоя мать?

— Мама и дядя Анхель. Тебе он тоже не разрешит.

— Уже не разрешил.

— Как же…

— А никак, все, что может разлучить нас, просто не существует.

— Я обещала никому не рассказывать, но это так ужасно. Я убита, сердце рвется на части.

— Дон Анхель считает себя патриархом, главой семьи, но на нас его власть не распространяется.

— На меня распространяется, для меня он не патриарх, а… отец.

— Что?

Гром средь ясного неба, грязная история, но все равно, я не допущу, мы не обязаны платить за их грехи, черт с ними, с их слабостями и пороками, не мне их осуждать, но при чем тут мы, почему они хотят втянуть нас в свои делишки, я им в этом деле не помощник, еще одна любовная история, сколько их было у него, обычная любовная драма, нетрудно себе представить, нечто подобное, наверно, случилось и с моей матерью, она могла бы мне рассказать точно такую историю, если бы мы, конечно, когда-нибудь с ней встретились, он одинокий вдовец, со своими переживаниями, у нее не сложилась жизнь с мужем, они старались утешить друг друга и сами не заметили, как очутились в постели, старый дурак, мог бы, по крайней мере, предохраняться, что вы, что вы, об этом и речи быть не может, это грех и так вульгарно, такие вещи ниже нашего достоинства, ну а этот сеньор из Андалузии, законный муж, имя которого никогда не упоминается в доме, ужасный человек, он не пожелал быть третьим и смылся, вполне его понимаю, поведение дона Анхеля возмущало меня, какая беспомощность, строил невесть что передо мной, пытался искупить свою вину, свою отцовскую несостоятельность по отношению к Ольвидо, миндальничая с каким-то безродным Аусенсио Эспосито, верх бесстыдства, но меня ему не сломить, мы шли, взявшись за руки, погруженные в наши печальные мысли, усталость приносила облегчение, у цементного завода в Тораль-де-лос-Вегас пришлось пересечь железную дорогу и пролезть под вагонами, наконец, я решился перейти в контрнаступление.

— Сейчас я тебе покажу кое-что, связанное с моим сном.

— Не понимаю, почему он не разрешает нам встречаться, о тебе он говорит с большим уважением.

— Понятно. Тебя он хочет выдать за какого-нибудь богатого старика, с которым ты будешь так же несчастлива, как твоя мать.

— Он говорит, что я еще слишком молода, хотя моя бабушка вышла замуж в пятнадцать лет.

— Ольвидо, верь мне, нас никто не сможет разлучить.

Рука автоматически потянулась к заднему карману брюк, где лежал «Супер-Стар», это придаст мне силы, поможет поверить в самого себя, меня ничто не остановит, пусть только попробуют разлучить нас, им придется перешагнуть через трупы, она такая хрупкая и нежная, прозрачный бокал тончайшего стекла, вздрагивающий от прикосновения моих пальцев, остается только удивляться, как ее до сих пор не сломал этот грубый мир насилия, лжи и низких страстей, у нас нет секретов друг от друга, каждый из нас читает мысли другого, а ведь мы всего несколько раз встречались наедине, моя и ее любовь слились воедино, образовав прочнейший сплав, это навеки, до самой смерти, бог мой, будущее так мрачно, что легче думать о смерти, чем о жизни, но мы страстно хотели жить, и я сделал еще один шаг на пути к нашему счастью, стоя на пороге домика мистера Уайта.

— Входи, Ольвидо.

— Я боюсь.

— Здесь будет наш дом.

— Я боюсь.

— Ты должна постепенно привыкнуть к этой мысли, войти мы всегда успеем, в другой день, на следующий год, когда захочешь, когда это будет так же естественно, как дышать.

— Мой отец, дон Анхель, сама не знаю, как его теперь называть, не позволит нам даже дышать вместе.

— Пусть попробует.

Я вдруг почувствовал, что ненависть подобно удаву начинает душить меня, обвивается вокруг моего тела липкими кольцами, мерзкая рептилия выползла из своей тайной норы, царапала мою одежду, тело, впивалась в меня, мне стоило огромных усилий не разрядить в нее пистолет, вместо этого я погладил голову велико-ленного животного, к счастью, это был Бум, собака мистера Уильяма Уайта, по-английски его имя пишется с двумя гласными — Boom, он лизал нам руки, как будто бы знал нас всю жизнь, гостеприимный хозяин, в тот момент мы очень нуждались в гостеприимстве, еще немного доверия на алтарь нашей любви, нашей борьбы за счастье, Ольвидо осмелела и снова поцеловала меня в губы, мой язык впервые встретился с ее языком. Любовь мне подарила панацею — спасительную нежность кожи, бесплотно осязаемую мной.

Чудесное перевоплощение животных завершилось появлением прекрасного огромного зверя из семейства кошачьих с эластичным сильным телом, развевающейся гривой и длинным хвостом, мы пытались обнять его, это был не мираж, мы оба его видели, он пролетел совсем рядом с нашими слившимися телами, издал мощное рычание — зов счастья — и взлетел, сильный и непобедимый, к заходящему солнцу; сумерки осыпали нас своими розовыми лепестками, в наших сердцах распустились цветы спокойствия и веры.

14

Мать позвала ее в давно пустующую гостиную второго этажа, чтобы поговорить откровенно и подкрепить приказ материнской лаской и настойчивостью; Доситея опустилась на одну из качалок, дочь впервые в жизни села на другую, качалки предназначались только для взрослых, сюда давно никто не заходил, мягко покачиваясь и глядя в глаза Ольвидо, мать пыталась найти контакт с дочерью, как это непросто, Доситея вздохнула.

— Пойми, детка, мой брак был данью условностям, фарсом, он мне ничего не дал, даже чисто материально, твой отец… я хотела сказать, мой муж, был ветреный, пустой человек, деспот, за всю жизнь я не видела от него даже намека на нежность.

— Мама, ты не обязана мне ничего объяснять.

— Мне хочется, чтобы ты поняла.

— Я не пойму, мне жаль, но я все равно не пойму, почему надо было обманывать меня, это так…

— Существуют приличия, Ольвидо, это семейная тайна, никто не должен знать, никому никогда не рассказывай, даже самой близкой подруге, она может рассказать еще более близкой подруге, так рождаются сплетни. Обещаешь мне, не правда