Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

Да и вообще, кроме служебных телеграмм, касавшихся перестановки стрелки, он только ещё раз в месяц получал уведомление о том, что его очередное жалование положено в банк на его имя. Со временем там накопилась кругленькая сумма, её нужно было бы забрать, но стрелочник не мог покинуть место службы и поэтому всё чаще думал о том, что надо как-то собраться, сделать выписки из метрик и переслать по телеграфу в банк доверенность на сына или дочь.

Но время шло, а до доверенности дело никак не доходило. Да и её же ещё кто-то должен заверять, иначе это будет простая бумажка, вот и всё, а затевается дело серьёзное!

А потом вдруг стало не до денег – поезда стали ходить чаще, каждый день! Привычный многолетний ритм жизни нарушился, стрелочник начал нервничать, он уже не мог, как раньше, спокойно расхаживать по приусадебному участку и осматривать грядки, а он всё время невольно прислушивался, не трещит ли телеграф.

А телеграф и в самом деле трещал всё чаще и чаще! И поезда теперь тащили за собой не два-три вагона, как раньше, а по восемь-десять, и в них было полно народу. Люди смотрели в окна. А некоторые даже стояли в открытых дверях тамбуров и курили, хмуро поглядывая по сторонам. Также и грузовые составы изменились. Мало того, что они стали ходить каждый день, так на них теперь возили не только лес или чугун, но и лошадей, и коров, и ещё что-то громоздкое, накрытое брезентом. Который не везде был одинаково надёжно закреплён, поэтому кое-где его углы на ветру задирались, и стрелочник только качал головой, когда ему открывались где полевые кухни, где санитарные фургоны, а где и пушки, много пушек! Вот оно что, думал стрелочник, надвигая на глаза фуражку, когда следом за грузовым составом следовал пассажирский, а в нём все пассажиры были призывного возраста. А телеграф трещал и трещал! Всё громче и надрывней! По пять, шесть, десять раз на дню!

А потом он вдруг сломался. То есть он, конечно, продолжал стучать, выбивая морзянку, но лента не лезла из него вперёд на стол, а комкалась внутри на одном месте, стрелочник дрожащими руками пытался ей помочь, осторожно тянул её, подсовывал под прижимную планку перочинный нож и аккуратно вытаскивал ленту, но она была в таком ужасном состоянии, что ничего на ней понять было нельзя.

И аппарат уже затих. Стрелочник стоял возле него и рассматривал ленту. Она была почти вся чёрная от краски. А поезд, как нетрудно было догадаться, приближался! Что делать? Телеграфировать в город? Но как?! Стрелочник никогда не отправлял никаких телеграмм, ему же это было не нужно…

А поезд подъезжал всё ближе! А стрелка была выставлена в нейтральное положение! Что делать? Стрелочник выбежал из домика, посмотрел в одну сторону, в другую…

А после подбежал к стрелке и перевёл её на себя! И отступил, и поднял сигнальный флажок в положение «будьте внимательны, вам угрожает опасность!». Локомотив уже выскочил из-за поворота, машинист сразу заметил сигнал – и в ответ тоже просигналил, с пересвистами, «вас понял!». И прибавил ходу! Стрелочник отшатнулся назад. Локомотив, продолжая свистеть, промчался мимо. Промчались и девять – двенадцать – шестнадцать вагонов, битком набитые призывниками. Они что-то кричали, но что именно, понять было нельзя.

Поезд ушёл, и вскоре стало совсем тихо. Стрелочник вернулся в домик, сел к аппарату и принялся ждать. Аппарат молчал.

Он заработал только ночью. Стояла кромешная тьма. Стрелочник подскочил к аппарату, на ощупь проверил ленту и понял, что она опять зажевана. Тогда он, уже не спеша, зажёг огонь. Аппарат ещё немного потрещал и смолк. Стрелочник убрал зажеванную ленту, надел форменный китель, фуражку, взял служебный флажок и вышел к полотну. На этот раз он выставил стрелку в положение от себя и поднял флажок так, что соответствовало сообщению «я не обладаю информацией».

Поезд, не сбавляя хода, прошёл мимо.

Весь следующий день стрелочник провёл возле телеграфного аппарата, пытаясь его починить. Но безрезультатно. И ещё: все поезда, следовавшие через его стрелочный пост, он в тот день направлял так: чётные составы по одной ветке, а нечётные по другой.

И последнее: когда он пытался кричать и указывать на домик, в служебном окне которого был виден телеграфный аппарат, солдаты, ехавшие в проходящих поездах, откровенно смеялись над ним, а один из офицеров даже выхватил пистолет и выстрелил в стрелочника. Но пуля, к счастью, пролетела мимо.

С тех пор так оно и повелось, что чётные составы стрелочник отправлял в одну сторону, а нечётные в другую. Ведь там и там война, думал он, значит, надо распределять наши силы так, чтобы противнику нигде не было послабления.

Шли дни, недели, месяцы. Стрелочник вошёл в азарт, теперь он считал не только составы, но и что они везли, и сколько, поэтому порой бывало так, что один состав в одну сторону он засчитывал за три в другую, а когда они проезжали мимо него, он в одной руке держал служебный флажок, а вторую браво прикладывал к козырьку и замирал по стойке смирно. Из вагонов ему на это отвечали радостными выкриками или даже стрельбой вверх из ракетниц.

И вдруг всё это прекратилось. Телеграф молчал. Поезда не ходили. Так продолжалось очень долго – вначале день, затем неделю, вторую, третью, целый месяц…

А потом внезапно появился поезд, хоть телеграф и молчал. Да это и неудивительно, подумал стрелочник, лихорадочно надевая фуражку, – поезд ведь шёл не из города, а с обратной стороны, от леса, то есть оттуда, где война! Больше ни о чём уже не думая, стрелочник выбежал к полотну и переставил стрелку на приём состава. Он это сделал очень быстро, но всё равно, когда он выпрямился, поезд был уже невероятно близко от него.

И какой это был странный, необычный поезд! Во-первых, он был очень длинный, вагонов в пятьдесят, не меньше, а локомотив не наш, значит, трофейный, тут же подумал стрелочник, значит, наши победили! И сколько знамён торчит из окон! И все, кто их держит, радостно кричат «ура!»! На крыше штабного вагона сидит духовой оркестр и играет марш! Вагоны проезжали, проезжали, проезжали мимо, стрелочник стоял по стойке смирно и держал руку под козырёк, и он тоже кричал в ответ, он ведь тоже чувствовал себя причастным к победе, ведь кто как не он дни и ночи не спал, пропуская составы к войне, да и ещё беспокоясь, чтобы удары по противнику наносились бы со всех сторон! И враг не выдержал и побежал, и вот он наконец разбит, вне себя от счастья думал стрелочник, солдаты-победители, глядя на него из окон, радостно смеялись, оркестр продолжал играть, заливались гармошки, стучали колёса на стыках, солнце сияло, было очень хорошо, голова кружилась, зато рука со служебным флажком твёрдо застыла в условном положении «путь на всём перегоне свободен»…

И снова наступила тишина. Поезд прошёл, пыль постепенно улеглась, стрелочник опустил флажок, постоял ещё немного уже не так широко улыбаясь, пошёл обратно, к домику.

Там он сел к телеграфу и принялся ждать. Телеграф молчал. Поезда не ходили – ни с нашей стороны, ни со стороны поверженного противника. Тишина продолжалась три дня. А на четвёртый день, ближе к вечеру, когда стрелочник не выдержал, вышел из домика и осмотрелся по сторонам…