Буква и цифра - Алексей Макеев

— Пожалуй, — согласился Гуров. — Вспомните, что было в письме?

— Там было всего три строчки. Название деревушки, указание на бараки и имя нашего оппонента. Больше ничего.

— Вы сохранили письмо?

— Оно лежит дома вместе с другой корреспонденцией, — ответила Елизавета.

— Теперь попытайтесь вспомнить, что произошло после того, как вы приехали сюда, — попросил Лев. — Поверьте, мне очень не хочется заставлять вас переживать все заново, но нам нужна помощь. Преступника необходимо обезвредить, иначе он продолжит делать это, и другому человеку может так не повезти, как вам.

— Я постараюсь, — кивнула Елизавета. — Я приехала сюда. Вышла из машины, никого не было. Я обошла один барак, заглянула внутрь. Там было пусто. Пошла ко второму бараку. Как только приблизилась к дверному проему, кто-то подкрался сзади и обрушил мне на голову что-то тяжелое. Я упала и потеряла сознание.

— Он вас ударил, вы потеряли сознание, это понятно. Когда вы очнулись? — мягко спросил Гуров.

— Не знаю. Наверное, скоро, он успел скрутить мне ноги и руки. Я лежала, уткнувшись лицом в пол. Попыталась повернуть голову, хотела взглянуть на него, поговорить, убедить его не делать мне больно, не убивать меня. Я ведь читала про Подмосковного маньяка и сразу поняла, кто он.

— Он не позволил вам взглянуть на него? — догадался Гуров.

— Да, он приказал не двигаться, иначе передумает и начнет с головы. А потом принялся рассказывать, как убивал того редактора. Он говорил ужасные вещи! Страшные вещи! От его слов было даже страшнее, чем от осознания того, что скоро я умру. Я пыталась договориться с ним. Предлагала деньги, машину, даже себя, но все напрасно. Он смеялся надо мной. Сказал, что не хочет, чтобы я умирала быстро. Сказал, что ему понравилось разговаривать с приговоренными к смерти, что мы ведем себя забавно. Так и сказал: забавно. Когда он дошел до груди, я снова потеряла сознание. Наверное, от омерзения. Он был так мерзок и в то же время жалок. Он трогал меня, и из его горла вырывались мерзкие звуки. Он хрюкал от удовольствия, понимаете? — Елизавета заскулила. Жалобно, отчаянно. Слезы ручьем полились по щекам, но она даже не пыталась стереть их. Просто скулила и плакала. Смотреть на это было невыносимо. Крячко глухо выругался и крепко прижал ее к груди.

— Ну, ну, не плачь, девочка! Все будет хорошо. Мы накажем этого мерзавца, — приговаривал он, укачивая Елизавету, как младенца. — Ему придется ответить за каждую твою слезинку. Скоро все закончится, обещаю. Еще одно усилие, и больше не придется вспоминать. Давай, девочка, соберись, расскажи нам, что было дальше.

— Потом он заклеил мне глаза, — глухим голосом снова заговорила Елизавета. — Велел закрыть их и заклеил. Привязал к ногам веревку, хотя этого я не помню. Наверное, он это сделал, когда я была без сознания. Когда я во второй раз очнулась, он уже не был так весел. Мой обморок его разозлил. Он сказал, что я не настолько сильна и независима, как рассказывают. А потом мои ноги потянулись вверх, и я оказалась над полом. Он заклеил мне нос и рот, и я стала задыхаться… — Елизавета начала судорожно хватать ртом воздух.

— Не нужно об этом, — остановил ее Гуров. — Давайте поговорим о самом преступнике. Да, да, я помню, что вы его не видели, но все же что-то могли заметить. Он был в ботинках, их ведь вы видели?

Елизавета кивнула.

— Вы хорошо их разглядели? Сможете узнать, если потребуется?

— Наверное, но они совсем обычные. Черные ботинки классического типа, начищены кремом для обуви. Дешевым кремом. — Необходимость вспоминать детали немного отвлекла Елизавету, она уже не задыхалась, а дышала ровно.

— Вот видите, теперь мы знаем, что преступник экономит на средствах ухода за обувью, — попытался пошутить Крячко. — Либо он жаден, либо беден.

— Теперь что касается голоса, — вел свою линию Гуров. — Вы сказали, что говорил он много. Были ли в его речи какие-то особенности? Он говорил чисто или с акцентом? Речь звучала правильно или косноязычно?

— Он шепелявил! — воскликнула Елизавета. — Да, да, он шепелявил!

— В чем это выражалось, можете изобразить? — попросил Гуров.

— Ну, это было почти незаметно. — Вспоминая, Елизавета закрыла глаза. — Так-то речь звучала чисто. Только в некоторых словах он как-то странно выговаривал одну букву. Она звучала совсем не так, как должна звучать. Не каждый раз, лишь изредка. Наверное, он работал над своей речью и почти избавился от дефекта, но в отдельных случаях язык подводил, и он снова начинал шепелявить. Например, когда он сказал, что ему нравится разговаривать с приговоренными к смерти, это прозвучало как «к фмерти». И потом еще один раз, когда трогал меня. Говорил он совсем тихо, что-то вроде «красивая грудь». Нет, он сказал «красивые сиськи», а прозвучало «крафивые фифьки». Он повторил это несколько раз, сначала тихо, потом громче и громче. А потом начал хрюкать. Мерзко, противно. Все, не могу больше! Я хочу домой, к маме! Отпустите меня, пожалуйста! Я никому ничего не скажу. Отпустите меня! Я хочу домой!!!

Елизавета начала вырываться из рук Крячко и истошно кричать. Она повторяла одну и ту же фразу: «Я никому не скажу, отпустите меня домой!»

— Стас, у нее истерика, — произнес Гуров. — Заводи машину и вези ее в больницу. На сегодня с нее хватит.

На этот раз Крячко не возражал. Кое-как успокоив женщину, он усадил ее в свою машину и повез в город. Гуров остался на месте, дожидаться приезда экспертов.

Он успел досчитать до четырехсот двадцати пяти, ведя уже привычный обратный отсчет, когда заметил за окном какое-то движение. Отвлекаться не хотелось — жертва так отличалась от трех предыдущих, — но проверить было нужно. Не останавливая счет, он приблизился к окну, выходившему в сторону поселка, и осторожно выглянул. Так и есть, на опушке, прячась за деревьями, стоял мужчина. Кто он? Случайный прохожий? Грибник? Просто любитель пеших прогулок? Или полицейский? Последнее было маловероятно. Никто не мог знать, где и когда он совершит следующее нападение. И все же под ложечкой засосало. Сразу расхотелось наблюдать за тем, как уходит жизнь из холеной сучки. Надо же, похоже, он боится. Ощущения были новыми. Совсем как тогда, когда он обматывал пленкой тело девицы. Он и представить себе не мог, что это простое действие вызовет столько эмоций. А теперь еще и это…

Он снова выглянул. На опушке мужчины уже не было. Куда он делся? Развернулся и ушел восвояси? Что-то подсказывало, что это не так. Шестое чувство, о существовании которого он раньше даже не подозревал? Инстинкт самосохранения? Или же банальный страх человека, чья совесть нечиста? Плевать, чем вызвано чувство опасности! Нужно убираться отсюда. Девка с минуты на минуту сдохнет. Нет смысла оставаться здесь дольше. Пока он размышлял, фигура мужчины снова попала в поле зрения. На краткий миг, но этого оказалось достаточно. Это, без сомнения, был полицейский, и шел он к баракам по его душу. Знает ли он о том, что здесь кто-то есть, или действует наугад? Скорее второе. Он один. Знай он наверняка, что тут происходит, не крался бы по кустам, а с целой бригадой автоматчиков мчался по полю прямиком к баракам. Девке недолго осталось. Жаль, не придется досмотреть спектакль до конца.